Норд, норд и немного вест

– Когда?

– Ну… когда я сказала это…

– Что это?

– Что люблю тебя.

– Слушай, растерялся. Так неудобно стало, я же мужик, вроде как, первый должен сказать и планировал, да, а тут… так неожиданно… А потом как-то повода не было, ну знаешь, вот мы целуемся и так не хочется останавливаться и словами всё это пугать, а потом затмение какое-то, и уже ужинаем сидим, и как вот – ты говоришь, Слава, передай соль, а я говорю, держи Маша, я тебя люблю? И, кроме того, время-то упущено, надо же как-то всё это построить так, чтобы торжественно, что ли, или, не знаю, запомнилось потом тебе, понимаешь?

– Понимаю. А ты любишь меня?

– Да.

– Ну скажи просто так, а потом, как случай подвернётся, скажешь торжественно.

– Я люблю тебя, Маша.

– Жаль, что тебе надо уезжать, Слава. Я так не хочу.

– Я писать тебе буду, и ты мне пиши, а потом я прилечу к Новому году на пару дней, договорюсь там и потом опять будем писать, у меня выход в море после будет, месяца на три – вот тут ты должна будешь перетерпеть, а потом снова отпуск, мы поженимся, и вы со мной поедете. Поедете же?

– Погодите, Вячеслав, – Маша привстала на локте и посмотрела на него сверху вниз, – так вы меня сейчас замуж позвали? В такой вот мало торжественной обстановке? Без коленей и цветов?

– На колени-то я могу встать, – Слава дёрнулся было, но Маша его не пустила, – с цветами-то вот, конечно, загвоздка. Пойдёшь за меня замуж? А цветы я потом донесу, ты не беспокойся…

– Да, именно о цветах я больше всего и беспокоюсь. Как вы проницательны, Вячеслав, просто спасу от вас нет!

– Так пойдёшь?

Маша вздохнула и легла обратно.

– Не знаю, я девушка порядочная, должна же подумать.

– Логично.

Помолчали пару минут. На стене тикали часы, и где-то вдалеке были слышны гудки машин. Оба смотрели в окно, которое было чернее стен и их отражения, призрачные и с размытыми контурами, лежали там и смотрели на них в ответ.

– Ну как, подумала?

– Подумала.

– И каким будет твой положительный ответ?

– Положительным.

– В смысле, да?

– А это для тебя положительный ответ?

– Да.

– Точно?

– Точнее не бывает. А что за вопросы?

– Слава, ну мало ли, может, ты из приличия предлагаешь, знаешь, а сам не дышишь, и отказа моего ждёшь, и думаешь: хоть бы, хоть бы сказала «нет».

– Повезло тебе, Маша, что я обижаться не умею.

Везучая ты.

– А так бы что?

– Обиделся бы. Что.

– И замуж бы не стал больше звать?

– Стал бы. Но обиженно.

– Я как-то без боя сдаюсь, вроде бы? Нет? Я не должна поломаться как-то или что там ещё принято в таких случаях?

– Не-е-ет, что ты. Это – пережитки прошлого.

– Ну тогда я согласна. А мы сможем? Я в том смысле… Как ты думаешь, у нас получится?

– Конечно, Маша, получится. Ты в надёжных руках и никуда из них не денешься!

– Убери руку с моей задницы.

– В смысле?

– В смысле щекотно, я сейчас смеяться начну и Петровича разбудим.

– Ага, – сказал Петрович из-за стенки, – именно смехом-то вы меня и разбудите!

Ушёл Слава под утро, к открытию метро, когда Маша засобиралась к Егорке – им не хотелось явно показывать, что Слава ночевал тут. Правда далеко он не ушёл и через час вернулся (для Егорки просто пришёл), чтоб проводить их в садик и на работу. Остальные дни были ли, не были, но промелькнули, как один миг, и в первый раз они расстались надолго.

* * *

– …и вот я думаю: раз на «Лебедином озере» она явно засыпает, хоть спички в глаза ей вставь, а то перед людьми неудобно, а если и не спит, то с таким видом сидит, ну только что семечки не щёлкает, – то опера, очевидно, не вариант. А свожу-ка я её на спектакль. Смотрю, значит, афиши и – опа, в Малом драматическом дают «Пиковую даму»! Ха, думаю, ну Пушкин, ну сукин ты сын, – опять приходишь на помощь жаждущим женских ласк особям, типа нас с тобой! Беру билеты – идём. Там я монокль ей, программку, все дела, в антракте – буфет, эклеры, ей – шампанского, себе – «араратика». Вот он, горжусь собой, каков я прынц прямо, – женщине перед спариванием культурный уровень поднимаю, предварительно ласкаю её балетом и классикой, а не тупо по ресторанам! И вот. Дело за середину, смотрю: как-то нервничает она, елозит по креслу. Что, шепчу, мон амур, вас так тревожит, смею ли я спросить? А она мне: больно уж за Германна волнуюсь, повезёт ли ему? В смысле, говорю, как это? Я, понимаешь, что думаю за тонкие материи такие, как это … ну… не может же она не знать вот этой вот истории? Ну кто не знает, чем там всё закончилось? Ну серьёзно? Белого медведя на полюсе спроси – и тот ответит, чем всё кончится! А она, говорит, да как же вам не интересно, чем там всё кончится! Экий вы, добавляет, бесчувственный человек! И тут я, Слава, понимаю, что вот и сиськи у неё с мою голову размером каждая, и вот бёдра там, и глаза с вот такими ресницами, и ланиты, и коса до жопы, и чем там они ещё нас привлекают, а всё тает в моих глазах и какой-то дымкой отчаяния покрывается! Ну вот как её это… того? А? А поговорить потом? Или что, бежать сразу после спаривания? Аллё, Славик, да ты слушаешь ли меня?