Норильск - Затон

Поблагодарив и отговорившись, что не смеет больше отнимать драгоценное время для своих личных целей, Дубов тоже вышел из кабинета и проходя по мрачным коридорам, как бы слышал негромкие разговоры, сдавленные крики и шаги, шаги, шаги… Это не было мистикой, то нюх человека прошедшего тот ад и учуявшего, под ковровыми дорожками и дубовыми покрытиями стен, тайны и интриги. Стараясь держаться и не бежать, он прошёл мимо вытянувшегося по стойке смирно охранника, лицо того не выражало ничего, а взгляд, пронизывая насквозь, упирался куда-то в стену, вылетел из этих давящих на голову и плечи стен, на улицу, где ждала его личная охрана и служебный автомобиль. Ощутив за спиной хлопок закрывшейся двери, Илья непроизвольно, но с облегчением, вздохнул полной грудью, глянув на радостное весеннее солнышко. С самого утра сегодня было ясное небо. Чего там так тяжело дышится в этом здании? Всё ж до стерильного чисто, просторно. А вот, поди ж ты? Дело, наверное, совсем не в здании, а в нашей психике. И до смерти ему не избавится от этого щиплющего под мышками страха и потной спины в их конторе. И вроде не старые времена, и все двери открыты перед ним, а, вот, поди же. А может это стали пошаливать нервишки и надо заехать в аптеку за успокоительным. Иначе так недолго и до нервоза докатиться. Это было весной, а сегодня его вежливо пригласив в кабинет, предложили присесть и положили листок с адресом перед глазами. А под листом папку с делом. Вот, мол, обещали и слово держим, ещё и с прицепом. Дубов, извинившись, нырнул в чтение. Оказывается он, этот Лукьян Волков, жил, совсем рядом, в Москве. И работал далеко не в правоохранительных и карательных органах, а в психиатрической клинике. Сначала медбратом, а потом окончив мединститут психиатром и по бумагам не плохим. Имел даже научную степень и труд научный нацарапанный им лично по психиатрии. «Неожиданный уклон», — листал, поражаясь, бумаги Дубов.

— Что вас удивляет, Илья Семёнович? — осторожно спросил генерал.

Дубов удивлялся манере разговора сотрудников этого дома: тихому, вкрадчиво спокойному. Не понятно, толи тебя считают душевно больным, толи сами таковыми являются. И сидят тут исключительно с одной целью — всех успокоить. Ему было не по себе.

— С чего поворот то такой? — не смог скрыть своего удивления Дубов. — Нет, конечно, если здраво посмотреть, после того ада и дурдома на Затоне, всё может быть. Тем более после того, что он сделал с моей женой. Стёр в порошок бы суку!

О! Чиновника пробрало. Несколько ошарашенный, генерал вскинул вопрошающий взгляд:

— Илья Семёнович, надеемся вы глупостей не натворите и мы не пожалеем о том, что помогли вам?

Дубов с кривой усмешкой поднял руки вверх:

— Убивать я его не стану. Перегорело. Так вспылил. Можете не дрожать. Руки марать зачем?

Генерал кивнул:

— Вот и ладушки.

Илья тем временем перекладывал выцветшие, слежалые листы и, выбрасывая горечь из горевшей обидой груди, комментировал:

— Женат, собака. Поздно, правда, детей завёл. Маленькие ещё. И пишет, пишет, писака… М-м-да. Спасибо генерал, я ваш должник.

Ощущение невероятности происходящего не покидало его. Казалось, что смотрит какой-то фильм… И он, Дубов, совсем не участник, а зритель. Посмотрел и вышел. Конец! У любого фильма есть конец… Наконец-то и он добрался до «Волка». Наконец-то… Паутину иллюзий прервал голос генерала:

— Ну, что вы Илья Семёнович, это наше ведомство у вас в вечном долгу. Я тут по собственной инициативе и ваше дело с Тимофеем Егоровичем нашёл, посмотрите, а вот адрес Бориса, если захотите увидеть «друга»… — Дубов отрицательно замотал головой, — Ну, а вдруг. Предполагаю, вы догадываетесь, кто постарался вас закрыть в лагеря и за что должно быть тоже в курсе.

— Значит, мы с Мозговым не ошиблись и гнили на «Затоне» благодаря ему.

Генерал достал «тома дел» и положил перед ним.

— Читайте, я не буду вам мешать. Тихонько займусь своими делами.

Дубов даже задержал взгляд на отвёдшим свой генерале. Мелькнула мысль, что среди таких людей есть и нормальные, те с которыми можно посидеть, поговорить. Что-то изменилось в нём, Дубов это почувствовал. Будто спало напряжение какое-то. Послышалось что-то человеческое. Так невероятно. А может показалось…

— Хорошо, — не очень уверенно протянул он, пододвигая к себе «первый том дела».

Листая жёлтые с плохо просматривающимися чернилами листы, Илья краснел, бледнел и, покрываясь потом, в конечном итоге вскочив, забегал по чужому кабинету.

— Как впечатление? — поднялся генерал с перевёрнутым Дубовым последним листом.

— Впечатление? Не знаю. А вот удивление такое огромное, что не родить. Как можно, если даже предположить, что этот анекдот был, написать такой труд, перепортив чернил бутыль и бумаги ящик. Это ж надо было умудриться из листа в лист переписывать одно и тоже только разными словами. Страшное время было. Человек букашка. Зачем десятки тысяч здоровых полных сил мужиков занимались такой бестолковой хернёй вместо работы. Им бы дома строить, детишек учить, самолёты поднимать в воздух, а они бумагу марали и людей ни за что в лагеря кидали?