Норильск - Затон

— Что вы можете знать о моей жизни? Никто не знает какое Бог наказание мне определил, возможно, это жизнь. Живи, мол, и майся. Это, молодые люди, уверяю вас, пострашнее смерти. Смерть-то избавлением была бы для меня. Это страшно: спать, есть, ходить на работу, иногда выныривая из той пучины, что себя загнал. Это болезнь хроническая. Понимая, что я живу не своей жизнью, ужасно страдал. Моя любовь рядом, но она всего лишь чужой цветок, растение и от этого не хочет жить вообще, а я ничего не в силах с этим поделать.

— Комедия. Я тебя ещё должен и пожалеть, — заёрзал Дубов.

— Илья, притормози нечего себя так разгонять. — Положил руку на плечо другу Тимофей.

— Пожалуй.

— Мы всегда вспоминали тебя с твоей сатанинской любовью. — Рассматривая «Волка», выдохнул Мозговой.

— А что ты так удивлён? Тимофей прав, другого ей названия нет. Как ты мог оторвать её так от жизни. Ладно, выкрал, заточил в психушку, но мог же телевизор ей принести, газеты журналы подкидывать, кормить по человечески… Не понимаю такой любви. Один вон рассказывал про любовь и сделал женщину несчастной, второй тоже…

При этих словах Дубова Бориса подбросило на стуле, до него дошло, что речь идёт о нём.

— А, что? — закрутил он головой.

— Ничего, не лезь, — оборвал его Мозговой.

— Ты дочь нашёл? — выпил опять свою рюмку Лукьян.

— Нашёл.

— Она знает про меня? — взглянул на прижавшуюся к мужу девушку он.

— Знает.

— Всё?

— Всё. Не мой язык ей ту правду рассказал. Они с мужем, сын Тимофея её муж, служили на «Затоне».

Тот помотал головой и спросил:

— Что же там сейчас?

— Ракетный дивизион, — отправляя кусок колбасы в рот, заметил Мозговой. — Но скоро и он пойдёт под консервацию.

— Надо же.

А Мозговой с наигранным спокойствием продолжал:

— Там до сих пор стоят сторожевые вышки, и весенний паводок вымывает человеческие кости. А в берегах ещё сохранились арестантские землянки.

— Невероятно.

Дубов, подражая Мозговому, тоже насадил на вилку кружок колбасы и вперил глаза в «Волка».

— История эта передавалась из смены смене. Так и дошла до Лизоньки.

— Понятно. Им тошно и страшно на меня смотреть. Охо-хо!.. Я думал всё забыто, мхом поросло, никогда мне никто не напомнит об этом, а оно на тебе из смены в смену передают. М, м, м. — хлопнул ладонью по столу «Волк». — После всего случившегося со мной постарался скрыться с людских глаз. Хотелось обзавестись семьёй и жить, как все люди на земле.

— Твоим именем пугают детей, — заметил Тимофей.

— Пьяный был, сходил с ума от ревности и любви, — оправдывался тот с несчастным видом. — Вы ж не люди, а враги народа были… Смертники…

Лиза, трясущуюся и захлёбывающуюся от рыданий Таню увела на кухню, предупредив детей, чтоб не шли следом, а оставались здесь. Разговор может в любую минуту, перерасти в потасовку. Слишком быстро спиртное в бутылке исчезает.

— Сука, — грохнул кулаком по столу Дубов.

— Папка, — кинулась к нему Лизонька.

— Всё нормально, шли бы вы Лиза с Ильёй отсюда. Это только наше дело. — Обернулся к молодёжи Мозговой.

Но те, помня наказ матери, воспротивились.

— Ничего, мы тут побудем. Полезно тоже знать разновидных обитателей нашей планеты, — не шелохнулся с места Илья.

— Что там теперь будет с «Затоном»? — расстегнул рубашку на себе Волков. Галстук он скрутив засунул в карман.

— Боишься? — подковырнул Мозговой.

Тот не отнекивался.

— Боюсь, у меня семья, дети, положение. Другой человек давно живёт в той моей шкуре. Способны вы это понять… Если дети узнают мои, что будет? У меня кафедра, труды…

— У моей дочери спроси, как ей живётся с этим. Скотина! На сиротство обрёк, не пожалел… — выбухнул Илья Семёнович.

— Не дрожи психотерапевт. Здесь не знают твоего прошлого. Живи. Люби своих детишек. Лечи людей. Чёрт бы тебя побрал. Никто не собирается выворачивать твою изнанку. Так ведь Дубов? — обнял друга Мозговой.

— Пошёл он…

— Вот и славно, — разлил коньяк по рюмкам Тимофей. — Пить собираетесь или я зря огненную воду трачу.

— Давай, — махнул рукой, соглашаясь, Илья.

— Наливай, — подставил свою рюмку Лукьян.

— Чуть-чуть, — расплющил пальцы Борис.

«Пьём, опять как на поминках не чокаясь, что за день сегодня такой поминальный, — подумал Тимофей. — А может это и есть поминки прошлого. Вот они сидят два виновника их беды. Один посадил, второй сторожил. Обида на них жжёт грудь, а зла нет. Вот кричат — запад, запад, а там совершенно другие люди. Нашего человека избавить от ностальгии по прошлому с помощью пилюль не получится. Мы не желаем лечиться от прошлого ни от плохого, ни от хорошего. А так же от своих ошибок, переживаний, разочарований, первой любви. А западный гражданин, если чувствует хоть намёк на сожаление об ушедшем, быстренько созвонившись со своим психотерапевтом, побежит на приём, и тот выпишет ему рецепт».