Норильские рассказы

В невылазной грязи телеги тонут,
Из вязкой глины не извлечь кирки
Прорабы не командуют, а стонут,
И пайки сверх возможного легки.

В бараке вонь, и гам, и мат. В газете

Висит таблица вынутых кубов.
И парочка блатных творит в клозете
Трусливую, нечистую любовь…

– Это уже лучше, – одобрил он. – Натуралистическая картинка в стиле Саши Черного. Интересный был человек, я его знал. Правда, в его время до лагерного реализма художественная литература не поднялась. Так что у вас за вторая радость, Сережа?

Я рассказал о вызове к Харину и о том, что скоро распрощусь с общими работами. Я восторженно описывал опытный цех, новую для меня профессию металлурга-исследователя. Анучин недоверчиво посмотрел на меня и покачал головой.

– Вы что-то скрываете. Вряд ли вас так уж прельстила профессия металлурга. Новых специальностей обычно побаиваются, особенно в нашем положении, когда каждый промах объявляется вредительством И потом, я никогда не замечал, чтобы вы особенно тяготились общими работами.

Меня обидело, что он не порадовался повороту моей жизни.

– По-вашему, я восхищен, что копаю котлованы?

– Нет, вы не восхищены, но и не подавлены. Уверен, что вам немного нравится, что пришлось в жизни нюхнуть и такого пороха. Вы вообще из тех, кто умеет радоваться жизни. И не надо таиться, Сережа, я ведь знаю, что случилось еще что-то.

Тогда я признался, что видел поразительную женщину, красивую и нарядную, умницу и изящную. Я не сомневался, что она умница, женщина с такими великолепными глазами, с такой тонкой талией не могла не быть умной. А что она красива, я видел собственными глазами. Она инженер, руководитель исследовательского цеха – разве это не доказывает ее необыкновенности? Женщина-металлург – это не кот начихал! И какие у нее фокусные туфли, черт побери, какими она напоена духами!

Анучин ласково улыбался, скрывая ладонью зевоту. Из всех человеческих страстей он раньше других потерял в тюрьме порыв к женщине. Женщина оставалась темой для разговоров, но не поводом для мук. Вечная наша овсовая каша мало способствовала кипению нежных эмоций. Умный мужчина привлекал Анучина больше, чем красивая женщина.

Все же он и тут не захотел меня огорчать.

– Да, конечно, красивые туфли, – оказал он. – И особенно духи, я понимаю! Но как она прошла по нашей грязи, не испортив туфель и не запачкав платья? Наверное, переодевалась на заводе, как вы думаете? О, это настоящая женщина, раз она потащила свои наряды на руках в тундру, такой женщиной стоит увлечься.

– И мне кажется, – сказал я, обрадованный. – Но я, конечно, и не собираюсь ею увлекаться, у меня нет никаких шансов на взаимность. Заключенный, почти раб, и она – потомственная вольняшка, мой начальник!

– Не вешайте носа, – посоветовал он. – Смелость города берет. Римские императрицы приближали к себе рабов. Начальник цеха – это все же пониже, чем императрица, не правда ли? Вам еще нет тридцати лет, у вас крепкие руки и хорошо подвешенный язык – пустите в ход эти бесценные богатства…

От конторы строительства донеслись удары лома о подвешенный к кронштейну рельс – сигнал окончания рабочего дня.

Мы вылезли из-под тачки. Анучин взял меня под руку, как перед тем Альшиц. Мы направились к вахте, где бригады строились на выход.

Дождь затихал, превращаясь в прежнюю пронзительную мокрядь. Тучи летели так низко, что края их временами задевали за наши головы. Я любовался странной картиной – пики попадавшихся нам изредка лиственниц часто пропадали в сплошном тумане, а ниже все было отчетливо видно на километры. Этот придавленный грозным, молчаливо кипящим, уносящимся куда-то вдаль небом тундровый мир был до слез темен и скорбен. В его униженности и унылости была своеобразная красота. Я с наслаждением топтал его ногами, вслушивался во всхлипы под каблуком.

Недалеко от вахты к нам подошел Липский. Анучин извинился и побрел отыскивать свою пятерку. Липский дрожал от холода в насквозь промокшем бушлате. Он сунул руки в рукава, жалко согнулся. Нам надо было проторчать на ветру не менее часа, пока мы доберемся к воротам. Мимо нас прошли два человека, закутанные в одеяла, как в плащи. Липский с завистью смотрел им вслед.

– Додумались все же!.. Завтра и я попробую. Одеяло легко пронести под пальто, а потом – вытащить и накрыться. Удивительно удобно! Как по-вашему? Я не ответил. Я думал о новом месте работы и о прекрасной женщине, моей будущей начальнице. Около нас скапливалась толпа – молчаливые, озябшие, скорбные люди. Липский тронул меня за руку, чтобы вывести из задумчивости.

– Сергей Александрович, займемся делом, – сказал он. – Мы разобрали с вами новые теории времени и энергии. Перейдем теперь к пространству и тяготению.

Мишка Король и я