Норильские рассказы

– Ни пуха ни пера! – сказал я Тимофею, готовясь к уходу домой. – Люби покрепче! Придешь, разбуди и расскажи, как окончился твой счастливый день.

– Пошел к черту! – ответил он на пух и перо и добавил, ликуя: – А насчет любви – крепче, чем у нас, немыслимо! Все расскажу тебе первому. Ах, Сережа, Сережа, такой сегодня день, такой день!

Но получилось так, что главное об этом дне мне рассказал не он, а наш нарядчик, Тимофей же впоследствии лишь добавил детали. Ночью, прямо с вахты Тимофея отвезли в ШИЗО. Если у Лены и было сердце, то не золотое, а каменное. Начался вечер удачно – наладили устойчивый процесс на ваннах и часам к восьми, сели ужинать. Лена достала свой хлеб да лук, да сгущенное молоко, Тимофей блеснул варварской роскошью – коробками крабов, консервированной колбасы и зеленого горошка. К этому он добавил сто граммов конфет-подушечек и плитку сухого, как черепица, шоколада. А посреди стола водрузил бутылочку обильно подслащенной и подкрашенной водки из выпрошенного спирта.

– Леночка! – сказал он, умоляюще приложив изуродованную руку к сердцу. Прошу от души!

Водка была осушена с первого же захода, а через полчаса от консервов остались только банки. О чем говорили, сам Тимофей не помнил, но в ходе разговора он подарил Лене главное свое сокровище: носки из верблюжьей шерсти, присланные из дома еще перед войной, – она приняла подарок с охотой. А потом он надумал ее поцеловать, и она огрела его на этот раз без шутки.

– Леночка! – воскликнул он озадаченный. Ну что это ты?

– А вот то, – сказала она. Всякая мразь заключенная сует обрубки! Попробуй-ка еще! Хочешь, чтобы меня с работы уволили за связь с контриками? Как же, нашел дуру!

Все это так чудовищно не походило на то, чего он ожидал, что он не сразу сообразил, куда подул ветерок. Он хотел схватить ее за руку, чтобы она замолчала. Ей нельзя было говорить, ему нельзя слушать такие обидные слова. Она вырвалась и побежала наружу.

По нашей зоне, меж объектов, часто бродят стрелки, собирающие свои бригады. Обстоятельства совпали так несчастно, что Лена, выскочив, налетела на чужого стрелка, проходившего мимо цеха.

– Ты чего, девушка, несешься, будто с чего-то нехорошего сорвалась? – поинтересовался стрелок и захохотал, довольный остротой.

– Понесешься, если пристают! ответила Лена, переводя дух.

– А кто пристает – зека? – деловито осведомился стрелок.

– А кто же еще? У нас одни зека.

– А как пристает? По мелкой возможности или с полной своей серьезной глубиной?

– А леший вас разберет, как лезете! У вас надо спрашивать.

Чужой стрелок Тимофея не знал и легко мог поверить любому на него навету. Когда наш постоянный конвоир услышал, что произошло, он устроил на вахте скандал, но поправить что-либо было уже поздно. Чужой стрелок двинулся в цех и строго допросил Тимофея.

– Фамилия? – начал он.

– Кольцов, – ответил багровый от стыда Тимофей. Смущение его не понравилось стрелку.

– Кольцов? Так… Скажи теперь националы полностью.

– Тимофей Петрович.

– Ладно… Пятьдесят восьмая? Ага! Так что у вас за происшествие?

Тимофей мекал и путался, чтоб не подводить Лену. Он, разумеется, умолчал о том, что они в добром согласии выпивали и закусывали, ни словом не обмолвился и о подарке, но признался, что пытался поцеловать свою работницу.

– Ясно! – сказал стрелок. – Зверское нападение заключенного на вольнонаемную с целью изнасилования. Для первого пресечения десять суток ШИЗО обеспечены, дальше разберутся следственные органы. Пошли, сам отведу на вахту!

И чужой стрелочек доставил Тимофея в зону за час до развода и сдал коменданту. В комендатуре Тимофей покорно написал невразумительное объяснение и получил свои законные десять суток.