Норма

— Три семьдесят восемь… Алексей Николаич? Это Николай Иваныч. Тут мне Лидочка передала. Ага. Аааа… ясно… ну я так и думал… ага… ага… так… так… и что? Вот как? Ну так это ж их хозяйство, пусть они и решают. Конечно. Да и тебе волноваться на этот счет не надо. Пусть они волнуются. Сами заварили, сами пусть и расхлебывают. Точно. Точно. Конечно. Да. Конечно. Да. Седьмого. Точно. Под Архангельском сорвалось, так они решили здесь… да… так это получается — шило на мыло. Мне Федоров вчера докладывал… да… деньги убухали, а природа виновата. Да. Сначала на электронщиков валили, теперь на вечную мерзлоту. Да. Точно, а теперь, значит, Рябинкин виноват, он не предусмотрел! Нашли козла отпущения. Да. Конечно, он ведь ясно сказал, ты помнишь? Да. Нечего, конечно! А с ними я завтра поговорю, пусть они Рябинкина не трясут. Да. Пусть своих трясут. Да. Хорошо. Хорошо. Ладно, Алексей Николаич, до свидания…

Он положил трубку, посмотрел на часы и побежал в гостиную…

— Уююююю! Проворонил!

Включил телевизор, сел в кресло.

— Папа! Компот или чай? — крикнула из кухни Лида.

— Чай! — Николай Иванович шлепнул себя по коленкам.

Экран расплылся, зарябил цветами.

Судья показал вбрасывание в зоне ЦСКА. Кругов перелезал через бортик. Шалимов сидел на скамье штрафников, обматывая вокруг клюшки распустившуюся изоляцию.

По дороге купили «Каберне» и триста грамм «Мечты».

Бутылку с косо приклеенной этикеткой Сережа сунул в карман плаща, опустив туда же и руку. Кулек с конфетами Оля убрала в сумочку. Возле шашлычной перешли на ту сторону. Сережа взял Олю под руку, снял с ее непомерно длинного шарфа пожелтевший лист, протянул:

— Тебе на память.

— От кого? — Оля насмешливо улыбнулась.

— От осени, наверно.

— Спасибо.

Она взяла лист, сунула веточку в рот. Сережа шел, балансируя на бетонном бортике тротуара:

— Вообще с таким шарфом страшновато.

— Что, не нравится?

— Да нет, красивый. У Айседоры наверно был такой же.

— Странная аналогия.

— Ничего странного. Страшновато.

— Сереженька, сейчас нет открытых ландо. Так что не беспокойся.

— Зато есть троллейбусы, автобусы. Сама внутри, а шарф под колесом.

— Ну спасибо.

Сережа обнял ее, притянул к себе. Она качнулась, каблучки неловко процокали по мокрому асфальту:

— Упаду.

— Поднимем.

Он поцеловал ее в уголок губ.

— Веди себя прилично.

— Веду. Себя и тебя. Вполне прилично.

Свернули в переулок, прошли несколько домов. Переулок перегородила канава.

— Ух ты, — Сережа заглянул в канаву, столкнул ногой комок земли. — Перегородили усе путя. Как ты по вечерам тут ходишь?

— На ощупь.

— Кошмар.

— Один пьяный уже свалился.

— Случайно не твой бывший муж?

— Не хами.

Перебрались через канаву, зашли во двор.

— А вот подъезд — хоть убей… — Сережа сощурился. — Вон тот, а?

— Угадал.

— Не угадал, а вспомнил.

Вошли в подъезд. В лифте он обнял ее и поцеловал в губы. Оля раскрыла сумочку, достала ключи.

Вышли из лифта.

Оля отперла дверь, вошла. Сережа следом.

В квартире был полумрак. Оля кинула сумочку под вешалку, сняла вязаную шапку и тряхнула рассыпавшимися волосами.

Сережа повесил фуражку на деревянный штырек, привалился к стене:

— Даааа. А обои когда успела?

— Весной еще. Когда развелись. Мне те никогда не нравились.

— Мне тоже.

— Раздевайся.

Она сняла пальто, скинула сапоги. Сережа вынул бутылку из кармана, мял плащ. Оля кинула шарф на вешалку и, подхватив бутылку, двинулась было на кухню, но Сережа поймал ее руку.

— Что? — тихо спросила она.

Он поцеловал ее в губы, отвел волосы и поцеловал в висок. Она поставила бутылку на пол, обняла его.

Они долго целовались в полумраке. Оступившись, Оля опрокинула бутылку. Бутылка покатилась к двери.

За руку он втянул Олю в комнату.

— Здесь бардак страшный, — Оля отстранилась на мгновенье, потом снова обняла его.

Сережа скользнул руками под ее бежевый свитер. Оля вздохнула, взъерошила его волосы. Он нашел ее грудь, подвел к кровати, повалил. Оля стала целовать его в лоб, в глаза, но вдруг уперлась руками в плечи:

— Погоди, я дверь не заперла, кажется.

Бесшумно прошла в коридор. Щелкнул замок.

Вернулась, задернула шторы. Стало еще темнее.

Сняла свитер через голову, расстегнула джинсы:

— Скинь покрывало.

Сережа стянул с кровати зеленое покрывало. Под ним было тонкое одеяло в старом комканом пододеяльнике и расплющенная подушка с торчащей из-под нее розовой ночной рубашкой.

Оля вылезла из джинсов и шагнула к Сереже. Он обнял ее, стал целовать в шею, в худые ключицы. Оля расстегнула его рубашку, он содрал ее с себя вместе с майкой, сдернул брюки и трусы.

Обнявшись, упали на кровать.