Нормандия

Каждое утро, отправляясь в банк, она проходила мимо любопытного музея, в котором маленькие заводные игрушки иллюстрировали основные главы романа Флобера. Были там класс, куда поступил новичок Шарль Бовари, визит к папаше Руо, свадьба, бал, областная сельскохозяйственная выставка, злополучная операция искривленной ступни, фиакр, откуда высовывалась дамская ручка. Сцену адюльтера изображала куколка, сидевшая на краю огромной кровати с балдахином. Куколка поворачивалась, чтобы взглянуть на Леона, стоявшего в комнате. Во время этого движении платье и расстегнутый корсет открывались, обнажая розовые груди. Наконец была представлена сцена, когда в сопровождении юного Жюстена Эмма проникает в кладовую с ядами и проглатывает смертельную дозу белого порошка. Затем конец: закоченевшая Эмма, разметавшиеся на белизне подушек волосы. Шарль, плачущий у ее изголовья, аббат Бурнизьен (экс-Гренье) и Оме, рухнувшие на стулья. В последней картине маленькая Берта находит отца, Шарля Бовари, умершим на скамье в беседке. Трудно было бы изобразить все это с большей точностью. По мнению Терезы, однако, имелся один крупный недостаток. У заводных куколок, которые во всех этих сценах изображали Эмму, была кругленькая, пухленькая, пошленькая мордашка. Ни намека на томность, на страдания. Они напоминали ей школьную подружку, смешливую и полную оптимизма Симону Ледюро.

От сценки к сценке, пока куколки двигались, вальсировали на балу в замке, она обошла весь зал. Вышла она оттуда с мыслью о том, что в истории Мадам Бовари не было ничего интересного.

В первые месяцы Рене пришлось здорово потрудиться, чтобы привлечь клиентуру. Кроме этого, его ничто не интересовало. Впрочем, нет, ему бы хотелось ребенка, детей, двоих или троих, даже больше, на этом его амбиции исчерпывались. Кстати, пока ребенок не предвиделся, Тереза то сожалела об этом — в ее жизни появился бы новый интерес, то радовалась: без ребенка она была свободна. Свободна во имя чего? Все больше и больше она погружалась в неопределенные мечтания, в нечто отдаленное и туманное. Теперь она задумывалась об Эмме как о соотечественнице. Она чувствовала, что обречена жить и умереть в Ри. Вспоминала о том времени, когда в Исси-ле-Мулино она вглядывалась в конец длинной улицы Эрнеста Ренана, в ту сказочную точку, где начинался Париж. И более, чем об Эмме Бовари, она задумывалась о той самой Дельфине Деламар, которая томилась здесь, умирая от тоски, и отравилась в возрасте двадцати семи лет. Если вдруг у меня родится дочь, я назову ее Дельфиной, говорила она себе.

Она отправилась на кладбище, чтобы разыскать ее могилу, но не нашла. Однажды, когда из любопытства она дошла до самой церкви, желая поближе рассмотреть необычный и довольно-таки трухлявый портик резного дерева в стиле ренессанс, она обратила внимание на две могилы недалеко от цоколя — без сомнения, это было все, что оставалось от приходского кладбища. На одной лежала горизонтальная плита, на другой — вертикальная. Двое подростков, мальчик и девочка, сидели на горизонтальной плите. Курили сигареты. Девочка, пухленькая нормандка, бросила на землю пустую пачку «Мальборо». На вертикальном надгробии Тереза прочла:

«Здесь покоится Эжен Деламар, врач из Ри, почивший 7 декабря 1849 года в возрасте 37 лет».

В таком случае другое надгробие должно было принадлежать Дельфине. Видимо, их сохранили в память о романе, вдохновленном историей этих усохших. Теперь подростки занялись поцелуями и объятиями, ничто вокруг для них не существовало.

— Простите, пожалуйста, — сказала Тереза. — Не могли бы вы приподняться? Я бы хотела рассмотреть надпись.

Они встали и, ворча, отошли чуть в сторону:

— Сесть-то некуда!

Девица покачивала толстым задом, обтянутым джинсами.

Это была действительно могила Дельфины. А эти олухи даже не подозревали, что занимались любовью на останках Мадам Бовари! Что от нее осталось в этой влажной земле?

Тереза была так взволнована, что ей захотелось привести сюда своего мужа. Но тот категорически отказался:

— Терпеть не могу кладбища.

Надпись на плите начиналась так: «Вспомните…»

Тереза только и делала, что вспоминала. Время от времени приходила на могилу Дельфины. Благодаря чудодейственной силе книги деревня, где она погибла, приобрела колдовские чары, и именно это позволяло Терезе отчасти мириться с собственной тоской. Задолго до нее в этой же самой деревне одна женщина убедилась, что от будущего ждать нечего. Однажды Тереза склонилась над могильной плитой и прошептала:

— Знаешь, Дельфина, а мне ведь тоже двадцать семь лет!