Нормандский гость

И, конечно же, легко можно догадаться, что присутствующие усмотрели в речи Адальберона явный цинизм. В самом деле, обвиняя Карла в том, что тот стал вассалом Оттона, сам он разве не был всецело предан империи, не выполнял ли безропотно того, что предписано ему было «матерью королевств» и ее невесткой? А эта речь? Можно ли сомневаться в том, что она навеяна указаниями с востока, от которых за сто галльских лиг веет авантюризмом и изменой?

А герцог франков! У меня нет к нему предубеждения. И все же, как это ни печально, приходится признать, что Гуго всегда содействовал империи в ущерб интересам франкских королей, а будучи уже сам монархом, будет писать угодливые письма обеим императрицам. Так кто же в действительности был истинным вассалом империи: тот, кого обвинял в этом Адальберон, или тот, кого он сажал на престол Франкского королевства? Однако не стану судить Гуго слишком строго. То, что его усадили на трон, вызывает двоякость суждений. Ему могли предложить, а могли и угрожать. Кто может сказать, какими мотивами он руководствовался?

Что же касается настоящих выборов, то легко догадаться: после перерыва общим количеством голосов королем был избран Гуго. И ассамблея эта – что не вызывает удивления – прошла на редкость спокойно. Почему же? Ведь решался столь важный вопрос! Ответ очевиден: да не столь. Во всяком случае, для доброй половины участников – графов и герцогов Западно-Франкских и Южных земель. Королевская власть, о чем ныне идет речь, считалась номинальной, монарху не подчинялся ни один сеньор, не дававший вассальной присяги. А не давал ее почти никто, ибо каждый был королем на своей территории и мог точно так же, как и монарх, объявлять войну, захватывать земли, судить, чеканить собственные деньги. Так что этим было все равно, кого изберут: того или этого. Все решала предопределенность, которую столь явно обозначил архиепископ Адальберон. Что до другой половины, то здесь и вовсе яснее ясного, ибо она состояла из друзей и родственников Гуго. И тех и других ему не занимать. Так за кого же им было подавать голос?

К тому же, если говорить о согласии одной из половин, то нельзя не иметь в виду серьезности самого тяжкого обвинения, выдвинутого против Карла – его женитьбы на неровне. Именно это сыграло решающую роль, ибо аристократы, люди высшего общества, всегда смотрели на неровню свысока, даже в далеком десятом веке. Да и как смог бы, скажем, герцог Норман дии или Бургундии смириться с тем, что трон занят королевой из низшего сословия, дочерью какого-то неизвестного воина, подвассала Гуго! Именно этим Карл сам себе и навредил, оказавшись в результате такой женитьбы почти без средств и друзей. Гуго же состоял в родстве со многими знатными семействами, в том числе и с императорским: он был племянником Оттона Первого, кузеном Оттона Второго и двоюродным дядей Оттона Третьего.

Добавить к сказанному осталось последнее: 1 июня в Нуайоне Гуго был провозглашен королем. И помчались тотчас гонцы во все уголки Франкского королевства с важной вестью: через месяц в Реймсе будет коронован герцог франков!

Глава 22. От ненависти к любви

Мы в покоях королевы-матери. Она неторопливо ходит от стены к стене, не находя себе места и не глядя по сторонам.

Она всех удалила и осталась одна. Опустилась в кресло, но не сиделось. Воспоминания, одно другого тяжелее, теснились в мозгу, заставляя, нахмурив лоб, погружаться в них с головой. Она думала о сыне. О первом. Боль от потери второго, умершего в прошлом году, уже притупилась. И вот теперь Людовик… Последний. За что же Бог ее так наказал, ведь ему было всего двадцать. Всего! Что смог он повидать в жизни, чему сумел научиться?.. Был, правда, женат, да неудачно, хоть и партия выгодная. Но ей тридцать пять, а ему пятнадцать! Юноша, почти еще мальчик. О каких общих интересах могла идти речь? У нее взгляд на жизнь зрелой женщины, у него на уме юношеские игры. Да и то сказать – супруга старше собственной матери! Видимо, поэтому их династическое ложе так никогда и не нагрелось. Развод последовал через два года, детьми они не обзавелись. Забирая сына из Аквитании, отец сокрушенно качал головой: их первенец исхудал и занемог. А мать, увидев сына, прижимая его, трясущегося от рыданий, к груди, причитала: «Сыночек, что она с тобой сделала! Да как же ты терпел все это?» А он отвечал ей: «Ах, мама, да ведь она старше тебя! Зачем мне такая жена? Ведь она уже два раза была замужем. Разве я ей пара?» Эмма согласно кивнула в ответ: «Забудем об этом, сынок. Бог с ней, с этой Аквитанией, обойдемся и без нее». «Ах, мамочка, ты одна меня любишь, – отвечал ей Людовик, – для отца важнее брак по расчету».