В сентябре 1129 г. герцог Рожер, окончательно утвердивший свою власть, собрал всех епископов, аббатов и графов Апулии и Калабрии в Мельфи. Это было первое из серии подобных собраний, созывавшихся в правление Рожера, и оно послужило тому, чтобы заложить основы власти Рожера в южной Италии. Каждый из его вассалов по очереди приносил, в присутствии своих сотоварищей, клятву, не только подтверждавшую его обычные феодальные обязательства, но, ради установления мира, существенно расширявшую его обязанности. Точные слова этой присяги, увы, до нас не дошли, но, судя по всему, она состояла из трех частей. Она начиналась с обычной клятвы в верности и повиновении, во-первых, самому герцогу, а затем двум старшим сыновьям, сопровождавшим его, — юному Рожеру, которому было тогда одиннадцать лет, и Танкреду, годом или двумя младше. Далее следовало специальное обязательство соблюдать герцогский указ, тогда же провозглашенный и запрещающий междоусобные войны — любимое занятие рыцарей, отнимавшее так много их времени и сил. Наконец, графы должны были пообещать заботиться о порядке и справедливости в своих владениях, отказывая в помощи ворам, грабителям и всем, кто стремится разорять землю, и передавая их герцогскому суду, в тех местах, где он будет учрежден, и покровительствуя всем, кто ниже их по титулу, духовным лицам и мирянам, а также пилигримам, странникам и торговцам.
За этой краткой, но содержательной присягой стояло даже больше, чем кажется на первый взгляд. Клятва в верности не была чем-то необычным; однако представляется весьма интересным, что Рожер включил в число лиц, к которым она обращена, двух юных наследников, таким образом подтвердив их потенциальные права на власть — и, возможно, сделав первый шаг к своей будущей практике назначения сыновей наместниками на материке. Он также со всей ясностью дал понять, что требует от вассалов не просто исполнения формальности. В последующие годы он заставлял не только баронов и рыцарей, но и всех своих свободных подданных повторять клятву снова и снова, как постоянное напоминание об их долге. Не являлась ли подобная настойчивость начальным движением к возвышенной, полумистической концепции монархии в византийском стиле, которая так соответствовала его восточному духу и которую он так успешно воплотил в дальнейшем? Возможно. Но несомненно, Рожер, сознательно или нет, «подготовил почву для того расширительного толкования измены, которое было характерно в XII в. для сицилийского королевства».[93]