Нормандцы в Сицилии

Если бы Василий Болгаробойца оставил сына, все было бы хорошо. Но в существующих обстоятельствах проблема наследования все больше запутывалась. Константин умер в 1028 г., также не оставив сына — только трех дочерей, из которых старшую, сильно изуродованную оспой, давно отправили в монастырь. Две другие, Зоя и Феодора, были почти столь же несчастны, обе не замужем и уже не первой молодости. Очень характерно для Константина, что он ничего не сделал для исправления сложившейся ситуации, пока не оказался на смертном одре — тогда он призвал старого Романа Аргира и спешно женил его на Зое. Три дня спустя он умер, а Роман и Зоя наследовали трон. Роман, однако, недолго этим наслаждался. Вскоре он пал жертвой крайне неприятной болезни, от которой у него выпали волосы из головы и бороды: некоторые приписывали это воздействию возбуждающего, которое он напрасно принимал в надежде зачать сына с пятидесятилетней Зоей, а другие — медленному яду. Последнее более правдоподобно, поскольку императрица, дождавшись наконец радостей, которых долго была лишена, решила вознаградить себя за все потерянное время и завела любовника — красивого, молодого, хотя и эпилептичного пафлагонийского менялу по имени Михаил. Этот юноша был братом самого могущественного придворного евнуха Иоанна Орфанотропоса, который стал фактическим правителем империи и, твердо решив, что его семья должна основать императорскую династию (сам он, к сожалению, не имел возможности это сделать) намеренно свел Михаила и Зою. Его план удался: императрица обезумела от любви и вскоре перестала делать тайну из своего стремления избавиться от бесполезного мужа. В Страстную пятницу 1034 г. Роман задохнулся в ванне. В тот же вечер Михаил женился на своей престарелой любовнице и стал императором.

Подобное начало едва ли сулит успех царствованию, но Михаил IV благодаря своему брату правил заметно лучше, чем его предшественник. Вскоре он взялся за продолжение кампании по изгнанию сарацин из Сицилии, начатой Василием II. Их продолжающиеся рейды перестали быть только досадной неприятностью; они стали угрожать безопасности Византии. Не только прибрежные города страдали от их грабежей. Городские купцы жаловались, что моря наводнены пиратами, цены на привозные товары поднимаются и торговля страдает. Для всех греков Сицилия оставалась исконным владением Византии; там все еще сохранялась значительная часть греческого населения. Тот факт, что она находилась в руках нехристей, бросал вывоз национальной гордости. Арабы должны уйти.

Шансов на проведение успешной кампании у Михаила было даже больше, чем у Василия десять лет назад. Между арабскими правителями острова началась война. Эмир Палермо, аль-Акхаль, внезапно обнаружил, что на него движется армия под предводительством его брата Абу Хафза, усиленная шестью тысячами африканских воинов под командой Абдуллы, сына Зирида, калифа Кайруана. В 1035 г., видя, что Дела его плохи, он обратился за помощью к Византии. Михаил согласился — он понимал, что такая возможность может более не представиться. Но прежде, чем он смог послать войска, пришла весть об убийстве аль-Акхаля, и император лишился этого благовидного предлога для высадки на Сицилии. Однако смута быстро охватила всю Сицилию, и сарацины, безнадежно передравшиеся между собой, казалось, не смогут противостоять тщательно спланированному наступлению византийской армии. Кроме того, пиратский рейд на фракийском побережье поднял тревогу в столице, поэтому приготовления к военной экспедиции продолжались не столь интенсивно — поскольку время теперь работало на греков, — но со всем вниманием и тщательностью, на которые были способны император и его коварный, деятельный брат. Изменилась только официальная цель: вопрос об исполнении союзнических обязательств более не стоял. Греки готовились отвоевать Сицилию.

Таким образом, когда в 1036 г. Гвемар обратился в Константинополь с просьбой о помощи, оправданием для отказа (как и двенадцать лет назад, когда с подобной просьбой обращался Пандульф) послужила подготовка к походу на Сицилию. Даже не будь этого оправдания, Михаил едва ли предпринял бы решительные действия. Пандульф был в прошлом полезным союзником Византии, и его положение казалось не настолько безнадежным: с какой стати Восточная империя должна помогать в свержении человека, который двадцать лет был занозой в теле ее главной соперницы — Западной империи? Два года спустя ситуация изменилась. Пандульф потерпел сокрушительное поражение, и не оставалось никакой надежды на то, что он сумеет вернуть себе прежнее положение. Гвемар же был силен и честолюбив. Если бы он захотел выступить против Византии, он мог наделать много бед в Капитанате. Кроме того, имелась надежда на то, что князь Капуи и Салерно и его соправители, также страдавшие от сарацинских набегов, окажут помощь людьми и деньгами сицилийской экспедиции. Если бы у Пандульфа было время немного подумать, арест в Константинополе не отказался бы для него такой уж неожиданностью.