Нортэнгерское аббатство

Развитье дружбы меж Кэтрин и Изабеллой протекало быстро, ибо началась сия дружба жарко, и они до того стремительно миновали все ступени растущей нежности, что вскоре уж не осталось свежих доказательств оной, кои возможно было предъявить друзьям или же себе. Они звали друг друга по имени, неизменно гуляли под руку, подкалывали друг другу шлейфы пред балами и не соглашались расставаться в протяженьи танцев; когда же дождливое утро лишало их прочих увеселений, юные девы по-прежнему полнились решимостью встретиться, невзирая на морось и слякоть, и запирались, дабы вместе читать романы. Вот именно, романы; ибо я не склонюсь к невеликодушному и неразумному обычаю, столь распространенному средь романистов, пренебрежительным осужденьем унижать те самые книги, что прирастают отчасти сих романистов стараньями, – не стану поддерживать их злейших недругов, награждая подобные книги нелестнейшими эпитетами и едва ли дозволяя читать оные книги собственной героине, каковая, случись ей открыть роман, листает его пресные страницы с непременным отвращеньем. Увы! Если героиню одного романа не станет опекать героиня другого, от кого ждать ей защиты и расположенья? Я сего одобрить не могу. Пусть критики на досуге поливают грязью подобные излиянья фантазии и обо всяком новом романе мелют банальную чепуху, коей полнится ныне наша пресса. Не оставимте друг друга; все мы оскорблены. Произведенья наши даруют наслажденье длительнее и непритворнее, чем работы любых литературных гильдий в мире, и однако же никакие более образчики сочинительства не подвергаются столь обширной хуле. Ввиду гордости, невежества или дани моде враги наши числом своим почти сравнялись с читателями. И в то время как таланты девятисотого редактора, сократившего «Историю Англии»[13], или человека, что собирает и публикует в одном томе несколько десятков строк Милтона, Поупа и Прайора[14] вместе с сочиненьями из «Спектейтора»[15] и главою из Стерна[16], превозносятся тысячью перьев, все кому не лень жаждут принизить дарованья и умалить труд романиста, пренебречь книгою, в пользу коей говорят лишь талант, остроумье и вкус. «Я романов не читаю… Я редко заглядываю в романы… Не подумайте, будто я часто читаю романы… Ну, для романа сойдет». Вот оно, обычное ханжество. «А что это вы читаете, госпожа?..» – «Ой, да всего лишь роман!» – ответствует молодая дама, с притворным равнодушьем или мгновенным смущеньем откладывая том. «Всего лишь «Цецилию», или «Камиллу», или «Белинду»[17]»; говоря кратко, всего лишь книгу, в коей явлены величайшие таланты души, наитщательнейше отточенным языком представлены миру глубочайшее знанье человеческой природы, великолепнейшие очерки ее во всем разнообразьи, живейшие излиянья остроумия и юмора. И однако, будь та же молодая дама занята чтеньем не подобного произведения, но «Спектейтора», с какой гордостью предъявила бы она книгу и сообщила бы ее названье; впрочем, пожалуй, маловероятно, чтобы она увлеклась любым томом объемистого сего изданья, коего суть и стиль не оскорбили бы молодую персону, располагающую вкусом: в содержании сих страниц с неумеренной частотою обнаруживаются невероятные обстоятельства, неестественные характеры и предметы бесед, никого из живых более не волнующие; кроме того, слог их нередко столь груб, что не делает чести эпохе, способной подобный язык терпеть.

Глава VI

Нижеизложенная беседа, имевшая место меж подругами однажды утром в бювете, после восьми или девяти дней знакомства, приводится как образчик горячей их взаимной симпатии, а равно тонкости, благоразумья, оригинальности мышленья и литературного вкуса, каковые отмечали оной симпатии резонность.

Они договорились о встрече; и поскольку Изабелла явилась почти пятью минутами ранее подруги, первая же реплика, естественно, гласила:

– Драгоценнейшее созданье, что тебя так задержало? Я жду тебя по меньшей мере вечность!

– Правда? Мне ужасно жаль; а я-то думала, что приду вовремя. Всего лишь час дня. Надеюсь, ты недолго здесь пробыла?

– Ах! Десять столетий, не меньше. Честное слово, уж полчаса. Но теперь пойдем, присядем вон там в углу и станем блаженствовать. Я хотела поведать тебе сотню разных разностей. Во-первых, я так боялась, что утром пойдет дождь, – я как раз собиралась выходить; прямо ливень надвигался, и это бы меня убило! И знаешь, в витрине на Милсом-стрит я вот только что видела наикрасивейшую в мире шляпку – очень похожа на твою, только ленты маковые, а не зеленые; жизнь бы за нее отдала. Но, драгоценная моя Кэтрин, чем ты нынче занималась? Читала ли дальше «Удольфские тайны»[18]?

– Да, стала читать, едва проснулась; я уже добралась до черной вуали.

– Ой, правда? Как прелестно! Ах! Ни за что на свете не скажу тебе, что под черной вуалью! Тебе же страсть как хочется знать, а?