Нортэнгерское аббатство

Кэтрин затрепетала от нажима, с коим он заговорил, и села, бледная и запыхавшаяся, охваченная робостью, беспокоясь за его детей и ненавидя старые сундуки, а генерал, взглянув на нее и вновь обретя вежливость, принялся корить дочь – она столь глупым манером торопила свою прелестную подругу, что та в спешке сей совершенно задохнулась, хотя не было ни единого повода для подобной горячки; Кэтрин, впрочем, никак не могла избыть двойное расстройство – ибо побудила генерала к прочтенью нотации дочери и сама выставила себя дурочкой, – пока все они удовлетворенно не воссели за обеденный стол, где генеральские услужливые улыбки и хороший аппетит юной девы возвратили ей душевный покой. Столовая была величественна, размерами своими подобала гостиной гораздо обширнее той, кою использовали повседневно, и обставлена была роскошно и дорого, чего почти не различил неопытный взор Кэтрин, толком ничего не заметившей, помимо просторности комнаты и числа прислуги. Касательно первого она восхитилась вслух; и генерал с гримасою очень милостивою согласился, что размерами сие помещенье отнюдь не обделено, а затем признал, что, хоть и равнодушен к подобным вопросам, как и большинство, почитает сносно просторную столовую одной из первейших потребностей в жизни; он, впрочем, полагает, что «в доме господина Аллена она привыкла к апартаментам существенно крупнее».

– Вовсе нет, – честно заверила его Кэтрин. – Столовая господина Аллена составит не более половины сей.

Она в жизни не видала такой огромной комнаты. Благодушье генерала обострилось. Что ж, поскольку он такими комнатами располагает, было бы неразумно ими не пользоваться; но, воистину, ему представляется, что комнаты вдвое меньшие дарят больше удобства. Дом г-на Аллена, не усомнился генерал, наверняка обладает размерами, потребными для разумного счастья.

Вечер миновал бестревожно, а в периодические отлучки генерала Тилни – весьма жизнерадостно. Лишь в присутствии генерала ощущала Кэтрин крошечную усталость поездки; и даже тогда, в минуты скованности либо томности, общее блаженство пересиливало, и Кэтрин вспоминала друзей в Бате, ни мгновенья не желая очутиться подле них.

Ночь выдалась бурная; полдня временами подымался ветер, а к тому часу, когда собранье разошлось, дуло и лило яростно. Пересекая вестибюль, Кэтрин с трепетом прислушалась к буре; а услышав, как ветер мчится за угол древнего зданья и в припадке бешенства захлопывает дверь вдалеке, впервые почувствовала, что взаправду оказалась в аббатстве. Да, сие типические звуки; они привели на ум юной девы бесчисленное разнообразье устрашающих положений и чудовищных сцен, наблюдаемых в подобных домах и сопровождаемых подобными грозами; и от всего сердца возрадовалась она, ибо ее вступленье под сии величественные стены случилось в более благоприятных обстоятельствах. Ей нечего страшиться полуночных душегубов или пьяных кавалеров. Утром излагая свою повесть, Генри, конечно, просто шутил. В столь обставленном и так охраняемом доме Кэтрин нечего исследовать и нет причин страдать; она может отправляться к себе уверенно, будто в собственную спальню в Фуллертоне. Сим мудрым образом укрепив душу и поднявшись лестницею, Кэтрин – в особенности сообразив, что юная г-жа Тилни спит через какие-то две двери от нее, – ступила в комнату, сносно расхрабрившись; дух ее тотчас поддержало яркое полыханье дров в камине. «Сколь приятнее, – сказала она себе, приближаясь к каминной решетке, – сколь приятнее найти разожженный камин, чем, дрожа от холода, ждать, подобно столь многим бедным девам, пока все семейство уляжется, а верный старый слуга напугает, появившись с охапкою хвороста! Как я рада, что Нортэнгер таков, каков он есть! Будь он иным, не знаю, смогла бы в подобную ночь нести ответ за свою храбрость или нет; теперь же, разумеется, ничто меня не потревожит».