Нортланд

Он взял крохотный кусочек хлеба с маслом и икрой на нем, положил мне в рот. Наверняка, этот хлеб еще как-нибудь назывался, чтобы на язык слово ложилось так же нежно, как он.

— Это вкусно, — сказал Рейнхард. И он был прав — удивительно вкусно.

Всякий раз, когда Рейнхард делал глоток шампанского, я вспоминала о каплях крови, стекающих в бокалы. Я просто не могла забыть. Так что я была рада, когда на десерт принесли сливки с сахарной пудрой и фрукты, а Рейнхард соответственно перешел к айсвайну. Десерт он ел с ленивым, медлительным наслаждением, каким-то сверхудовольствием, слишком интенсивным, чтобы получать его быстро.

Мне больше всего понравились сливки для фруктов, в них иногда попадались крошки нежного, наверняка очень дорогого шоколада.

— Так вот, возвращаясь к нашему разговору. Прозрачное, — он стукнул пальцем по столу, кивнул в сторону окна. — Ощущение собственной ничтожности и субъективной пустоты. Хромированное…

Я посмотрела на пол, на спинки стульев, потолок.

— Грандиозное осознание величия и красоты, — закончил Рейнхард. — Разве это не иронично?

Я кивнула. А потом не выдержала и добавила:

— Нарциссический рай по сути то же самое, что нарциссический ад.

— Именно.

Мы улыбнулись друг другу. И хотя в его улыбке не хватало чего-то важного, человечного, я с радостью приняла ее.

— Так где же Густав? — спросила я.

— Его привезут через полчаса.

— Значит, у встречи в два не было достаточного основания.

— Правда?

Неправда. Я хотела его увидеть. Крошка Эрика Байер, как тебе не стыдно обманывать саму себя? Ты столько для себя делаешь и так неблагодарно к самой себе относишься.

— Тогда предлагаю провести эти полчаса с пользой. Что ты думаешь о памяти? В глобальном смысле.

Рейнхард пожал плечами.

— Попытка конструирования будущего исходя из предыдущего опыта, не больше. Гораздо важнее, что я помню.

— Выбор того, что именно помнить, совершается бессознательно и конструирует наши личности.

— Поэтому фантазия и память, в принципе, способны смешиваться.

— Вернее, следует признать, что они не способны не смешиваться.

Я выдохнула. Это было так, словно мы пели песню. Я не могла позволить себе окунуться в этой с головой, но позволила. Мы говорили быстро, словно бы это были последние полчаса для того, чтобы поделиться друг другом. Мы перескакивали с темы на тему, так что больше всего это было похоже на викторину. В какой-то момент Рейнхард сказал:

— Все мы в той или иной степени искусственны, потому как вся человеческая культура — это непрерывное производство иллюзий. Ты так боишься меня, потому что я создан, а что настоящего в тебе, Эрика?

Он вдруг схватил меня за ногу под столом, рванул к себе, так что я проехалась вперед вместе со стулом. Никто не обратил на это внимания. Хотя, скорее, все сделали вид, что заняты чем-то другим.

Рейнхард расстегнул застежку моей туфли, стянул ее и бросил под стол. Я смотрела на него, закусив губу. Пальцы его путешествовали от моего колена до щиколотки, он гладил меня, ласкал, и это было приятно, но в то же время стыдно. Я чуть откинулась на стуле, стараясь придать себе как можно более небрежный вид.

— Ты приходишь в этот мир, и он уже готов. В нем есть все, даже язык. Тебя учат реагировать определенным образом на определенные раздражители.

Он перехватил меня за щиколотку, дернул ее вниз, и я когда моя ступня оказалась между его ног, я почувствовала, что Рейнхард возбужден.

— Тебя учат всему: что такое красиво, хорошо, плохо, стыдно. Что должно приносить тебе удовлетворение, что должно ранить. Ты бы, может быть, и сохранила кусочек своей индивидуальности, но ты думаешь, как и все остальные, хотя бы потому, что делаешь это на их языке. В конце концов, все твои убеждения лишь случайные совпадения смыслов, которые обусловлены тем, что ты читаешь, не менее случайными убеждениями твоих родителей, принимаешь ты их или отрицаешь, и случайным же опытом. Так почему же я ненастоящий, а ты настоящая?

Я собралась с духом. Это не было обидно, было азартно, и я не хотела растеряться. Я улыбнулась ему, а потом чуть двинула ступней, немного надавила.

— Потому что ты — сексуально неутомимый интеллектуал с нечеловеческой силой и золотыми часами. Ты идеален. И тебя не должно существовать.

Сказав слово "сексуально" я тут же покраснела, но фразу закончила, хотя и менее победоносно, чем планировала. Я гладила его ногой, а он пил свой айсвайн, с интересом рассматривая меня. Прежде, чем у него нашлись для меня слова, мы услышали:

— Папочка меня любит! Он хорошо со мной обращается!

— О, — сказал Рейнхард. — Мой потенциальный брат.

Я увидела Густава. Это был мужчина чуть за тридцать, смазливая красота его юности была похожа на слишком задержавшегося на вечеринке гостя. Человек, теряющий юность, но еще не вполне потерявший присущую ей нежность, выглядел странно.

Я попыталась убрать ногу, но Рейнхард удержал меня. Двое солдат усадили Густава на стул между нами, и он принялся бестолково озираться вокруг.

Рейнхард махнул рукой солдатам.