– Совсем не нравится. А чему тут нравиться, что тут хорошего? Эти холодные, замкнутые и неулыбчивые норвежцы? Вот чуть-чуть подзаработаю деньжат, вернусь в родную Элладу, сразу же куплю дом у самого моря, женюсь на глупенькой молоденькой девственнице, воспитанной строгими религиозными родителями, и заведу четверых детей и двух больших псов. Жена моя будет меня почитать наравне с Богом, каждое мое желание ловить на лету, а указание воспринимать пуще Божьей заповеди. И пусть никогда и ни в чем мне не перечит, хоть будь я трижды не прав. Рассуждать о решениях мужа – совсем не женское дело, именно подобные рассуждения превращают женщин в сущих мучениц и разрушают семьи. Вон стоит только посмотреть, до чего дошли продвинутые скандинавские феминистки, а разве они счастливы? До сорока лет все они тут веселятся и ликуют, ездят по разным странам в секс-туры, пока тысячу мужчин всех национальностей не попробуют. Потом вдруг местные дамочки вспоминают, что забыли родить ребенка, и вот тут-то начинают преследовать потенциальных отцов, как охотничьи гончие лесных зайчишек. Так что кто может уверенно определить, чего женщинам хочется больше всего, если они сами того не знают?!
Грек метнул на меня острый, слегка насмешливый, цинично призывный взгляд из-под опущенных ресниц и медленно-медленно провел языком по своему бокалу с пивом. Поскольку я продолжала сидеть «столбом», он наклонился поближе, прошептал мне на ухо, видимо, какую-то остроумную по его мнению или эротическую сальность и это самое ушко слегка прикусил, а чуть позже облизал мою ушную раковину. К сожалению или к счастью, из всех составляющих остроту слов я четко поняла лишь одно: блондинка. А работа, произведенная его языком в моем ухе, произвела не совсем то впечатление, на которое этот пылкий грек, видимо, рассчитывал.
– А вы, сами-то вы сумеете так сильно любить свою жену, чтобы, как хотите сами получать, всем сердцем угадывать ее мечты, стремления, надежды и желания? Или вы предлагаете «игру только в одни ворота»?
Мужчина с глубоким вздохом закончил игры с моим ухом и от него отцепился, правда, теперь принялся пальцами перебирать прядку моих светлых волос.
– Да что вы говорите, прелестная моя! Нет большей человеческой глупости на свете, чем любить женщину от всего сердца. В женщинах лишь их плоть бывает хороша, да и то не всегда, а остальное все насквозь порочно. Я сюда, в клуб этот, только за тем и хожу, чтобы на них и их ужимки насмотреться вдосталь и никогда в будущем бы ни от одной не потерять голову. Только тогда мужчина может считаться действительно свободным, когда умеет себя совершенно не забывать в увлечениях противоположным полом, но на свою радость пользует женскую мякоть, мягкость, заботу, хозяйственные или какие другие способности. Женщине же пристало быть просто покорной и во всем угождать мужу, этого больше, чем достаточно для ее счастья и безмятежности. Вы сочтете меня эгоистом, так и что из этого следует? О-о, вот сейчас вы, если насквозь пропитались оголтелым норвежским феминизмом, стра-а-а-шно возмущаетесь моими словами. Внутри вас, небось, все кипит, пылает и протестует не хуже, чем в адских котлах. А что, если я вам открою секрет, что девяносто пять процентов мужчин мира думают примерно так же, но вслух говорят комплименты, нравящиеся сентиментальным дурам любых национальностей. И еще второй секрет скажу: вы себе и вообразить не можете, какое количество свободолюбивых и независимых северо-европейских и американских эмансипэ каждое лето наводняют южные страны, да ту же Грецию, в надежде на общение с нормальными южными мачо, привыкшими раздевать женщин глазами, на оживленных улицах со страстными восклицаниями бросаться перед ними на колени, в общественном транспорте сразу лезть под юбки, а после ночи «пылкой» любви неизменно говорить холодное «прощай, мы больше никогда не должны с тобой видеться» обескураженным любовницам. Вот именно такое обращение западных феминисток и заводит больше всего.
«Эх, зачем только я сюда притащилась, а теперь еще вляпалась в какую-то несуразную дискуссию. Ведь с самого начала по посетителям можно было угадать, что это заведение – что-то вроде второразрядного притона», – подумала я, а вслух решила «дать последний бой» греческому мачо-шовинисту, хотя и в деликатной форме. С другой стороны, сидеть тут в пустом зале в полном одиночестве тоже не казалось блестящей перспективой, а бармен их – он же хранитель ключей – по-прежнему как сквозь землю провалился.