Норвежский лес

— Наши с тобой отношения. Ну, то есть, мне стало куда приятней с тобой, чем… с ним. Тебе не кажется это неестественным и ненормальным? Конечно, он мне нравится. Немного своенравный, с предрассудками, фашист, в общем, но в нем много хорошего, к тому же, он — первый, кого я полюбила всерьез. Но ты — какой-то особенный… для меня. Когда мы вместе, кажется — как одна пара. Я верю тебе, люблю и не хочу отпускать. Ну, то есть, постепенно я начинаю сходить с ума. Так вот. Я съездила к нему, чтобы честно все обсудить. Спрашиваю: как быть? А он говорит: больше с ним не встречайся. А хочешь быть с ним — давай расстанемся.

— И что?

— Расстались. Окончательно, — сказала Мидори, достала «Мальборо» и, прикрывая от ветра огонь, прикурила.

— Почему?

— Почему? — закричала Мидори. — Ты что, чокнутый?!. Знаешь правила сослагательного наклонения, разбираешься в математической прогрессии, можешь читать Маркса, но не понимаешь таких вещей? Почему переспрашиваешь? Почему заставляешь девушку говорить об этом? Потому что люблю тебя больше, чем его, разве не ясно? Я, может, хотела бы полюбить и более симпатичного парня, но что поделаешь, если полюбила именно тебя?

Я хотел что-нибудь сказать, но горло будто чем-то забилось, и я не смог произнести ни слова.

Мидори швырнула бычок в лужу.

— Не делай такое жуткое лицо, а то заплачу. Не бойся — я знаю, что у тебя есть любимый человек, и особо не надеюсь. Но хоть обнять меня можешь? За те два месяца мучений?

И мы обнялись за детским уголком, с раскрытыми зонтиками в руках. Плотно прижавшись телами, искали губы друг друга… И ее волосы, и воротник джинсовой куртки пахли дождем. «Какое мягкое и теплое — женское тело», — подумал я. Через джинсовую куртку я грудью чувствовал касание ее груди. Показалось, что прошла целая вечность до того, как я прикоснулся к живому телу.

— Вечером того дня, когда мы виделись в последний раз, я встретилась с ним, и мы поговорили. А затем расстались, — сказала Мидори.

— Я очень тебя люблю, — сказал я. — Всем своим существом. Больше не хочу тебя терять. Но ничего не могу с этим поделать. Сейчас я связан.

— Ты о ней?

Я кивнул.

— Скажи, ты с ней спал?

— Только один раз — год тому назад.

— И больше не виделся?

— Виделся два раза. Только и всего, — сказал я.

— Ну и в чем дело? Она тебя не любит?

— Ничего не могу сказать. Очень непростая ситуация — смешались в клубок разные проблемы. И все это длится так долго, что уже стало непонятно. Ни мне, ни ей. Я знаю только одно: существует некая человеческая ответственность. И я не могу с себя ее снять. По крайней мере, сейчас я это чувствую. Пусть даже она меня и не любит.

— Знаешь, а я — кровь с молоком… — прижавшись щекой к моей шее, сказала Мидори. — И в твоих объятьях признаюсь, что люблю тебя. Сделаю, все, что ты скажешь. Я девушка немного взбалмошная, но честная и порядочная. Работаю будь здоров, неплоха собой, груди хорошей формы, вкусно готовлю, храню наследство отца в банковском сейфе. Тебе не кажется, что это очень выгодное приобретение? Не возьмешь ты — достанусь кому-нибудь другому.

— Мне нужно время, — сказал я. — Время, чтобы подумать, разобраться, решить. Извини, но сейчас я не могу тебе сказать большего.

— Однако любишь меня всем своим существом и больше не хочешь терять?

— Конечно.

Мидори отстранилась и, озорно улыбаясь, посмотрела на меня.

— Хорошо, я подожду. Потому что верю тебе, — сказала она. — Но когда придешь за мной, бери только меня. Когда обнимаешь меня, думай только обо мне. Понимаешь, о чем я?

— Вполне.

— И еще — можешь делать со мной все, что хочешь, только не делай больно. Мне много пришлось пережить до сих пор. Больше не хочется. Хочется счастья.

Я притянул Мидори к себе и поцеловал.

— Брось этот чертов зонтик, обними меня крепче обеими руками.

— Брошу — промокнем до нитки.

— Ну и ладно. Хочу, чтобы ты меня обнял, и ни о чем не думал. Я ждала этого два месяца.

Я поставил зонтик у ног и крепко обнял под дождем Мидори. Нас окружало лишь глухое, как дымка, шуршание колес проносившихся по автостраде машин. Бесшумно и упорно продолжал лить дождь, пропитывая наши волосы, скатываясь слезами по щекам, окрашивая ее джинсовую куртку и мою желтую нейлоновую ветровку темным.

— Может, спрячемся куда-нибудь под крышу? — предложил я.

— Пойдем ко мне. Сейчас как раз никого. А то мы так простудимся.

— Однозначно.

— Мы как будто реку вброд перешли, — засмеялась Мидори. — Кр-расота!

В хозяйственном отделе мы купили полотенце побольше и по очереди высушили волосы. Затем доехали на метро до ее дома на Мёгадани. Мидори отправила меня в ванную первым, затем приняла душ сама. Пока не высохла моя одежда, дала банный халат, сама переоделась в тенниску и юбку. Мы пили на кухне кофе.

— Расскажи о себе.

— Что, например?

— Ну… чего не любишь?

— Курятину, венерические болезни и балабола-парикмахера.

— А еще?

— Апрельское одиночество и кружевные подстилки для телефонов.

— А еще?

Я помотал головой.

— Больше ничего на ум не приходит.