Норвежский лес

— Два года назад, — коротко ответила она. — Рак. Опухоль мозга. Полтора года пролежала в больнице, мучилась, конечно, потом с головой стало совсем плохо, и ее перевели на лекарства, но она не умирала. Закончилось все тем, что ее как бы усыпили. Жуткая смерть — и ей самой невмоготу, и окружающим. Мы чуть не разорились: один за другим уколы по двадцать тысяч иен, персональная сиделка и прочее. Пока ухаживала за ней, толком и не училась. Продолжайся так дальше, осталась бы без аттестата. Вот досталось мне, да? И вдобавок ко всему… — начала она фразу, но передумала и замолчала. Затем положила палочки и глубоко вздохнула. — Какой-то мрачный у нас зашел разговор. С чего началось-то?

— С лифчика.

— Попробуй этот омлет, — серьезно предложила она.

Я съел свою порцию и понял, что сыт. Мидори ела мало.

— Когда готовишь, ешь глазами, — пояснила она. Потом убрала посуду, вытерла стол, достала откуда-то «Мальборо» и прикурила от спички. Затем взяла стакан с нарциссами и стала внимательно разглядывать цветы.

— По-моему, так неплохо, — сказала она. — В вазу лучше не переставлять. Когда они в стакане, такое ощущение, будто их только что сорвали где-нибудь у пруда и поставили так на время.

— Этот пруд — перед станцией Ооцука.

Мидори прыснула.

— А ты действительно странный. Шутишь, а лицо серьезное.

Опираясь на ладонь щекой, она выкурила полсигареты, и вдавила окурок в дно пепельницы. В глаза попал дым, и она потерла их пальцами.

— Обычно девушки тушат сигареты изысканнее, — сказал я. — Ты — как лесоруб. Не нужно так вдавливать. Обычно начинают гасить с боков, тогда бычок почти не мочалится. На этот раз у тебя вышло чересчур. К тому же, ни за что не пускают дым через нос. И не рассказывают парню во время еды о том, как по три месяца ходят в одном лифчике… обычные-то девчонки…

— Я и есть лесоруб, — сказала Мидори, почесывая кончик носа. — Не могу быть слабой. Пробовала в шутку — бесполезно. Еще что скажешь?

— Девушкам не годится курить «Мальборо».

— Ладно тебе. Что ни кури — одна гадость. — Она вертела в руках плотную красную пачку «Мальборо». — Я месяц назад закурила. Без особого желания. Просто взбрело в голову: почему бы не попробовать?

— А с чего?

Мидори ровно сложила ладони и немного подумала.

— Да просто так. А ты куришь?

— В июне бросил.

— Почему?

— Надоело… Просыпаешься ночью, а сигареты кончились… И курить хочется страшно. Так и бросил. Я не люблю, когда что-то связывает.

— А у тебя, похоже, котелок варит что надо.

— Может и так… — сказал я. — Скорее всего, поэтому меня недолюбливают. С детства.

— Еще бы — у тебя на лице написано: «Плевать, любят меня или нет». Некоторых это задевает, — опираясь ладонями на щеки, пробубнила Мидори. — Но мне нравится с тобой болтать. Такая странная манера речи: «Я не люблю, когда что-то связывает»…

Я помог Мидори прибрать со стола, стоя рядом, вытирал тарелки.

— Кстати, а где все твои сегодня?

— Мать — в могиле. Уже два года.

— Ты говорила.

— У сестры свидание с женихом. Укатили куда-то на его машине. Он работает в одном автоконцерне и на машинах помешался. А мне эти железяки безразличны.

Мидори продолжала молча мыть посуду, а я — вытирать.

— Еще отец, — сказала она после паузы.

— Ну да.

— Он в прошлом июне уехал насовсем в Уругвай.

— Уругвай? — удивился я. — Почему именно в Уругвай?

— Захотел там жить. Дурацкая выходка. У его бывшего сослуживца там ферма. Вот ему и взбрело в голову, что стоит туда только поехать… Собрался и улетел. Мы изо всех сил пытались его отговорить. Ну что он там будет делать: языка не знает, за всю жизнь толком ни разу из Токио не выезжал. Но… бесполезно. Похоже, у него был просто шок после смерти матери. Вот крыша и поехала — так мать любил. Нет, правда.

Я не знал, что сказать и, приоткрыв рот, смотрел на нее.

— Знаешь, что нам с сестрой сказал отец после смерти матери? «Мне очень горестно. Лучше бы вместо матери умерли вы на пару». Мы так обалдели, что слова не могли сказать. Представляешь, что у него на уме? В любом случае, это чересчур. Я понимаю, как тяжко терять любимую спутницу жизни. Жалко, тут ничего не скажешь. Но заявить такое родным дочерям — это сверх моего понимания. Как считаешь?

— Точно.

— Думаешь, нам не больно было такое слышать? — Мидори сама себе кивнула. — Во всяком случае, в нашей семье все со странностями. Причем, каждый со своими.

— Похоже.

— Но разве плохо, когда люди любят друг друга? Так любить свою жену, чтобы суметь сказать дочерям: «Лучше бы вы умерли вместо нее».

— Может, так оно и есть.

— И укатил в Уругвай. Бросил нас на произвол судьбы.

Я молча вытирал тарелки. Когда закончил, Мидори поставила всю посуду в буфет.

— И что, от отца нет вестей? — поинтересовался я.

— Один раз прислал открытку. В марте. Но в ней ничего конкретного: «здесь жарко», или «фрукты не такие вкусные, как я думал», — ну, в этом роде. Чушь какая-то. На открытке — чудовищный осел. Похоже, у него с головой не все в порядке. Даже не написал, встретился со своим другом или нет. В конце дописано: «Немного обустроюсь, приглашу к себе», — и с тех пор тишина. Пытались писать ему сами — бесполезно.