Норвежский лес

— Почему? Что значит «почему»? Ты о чем?

— В смысле, почему ты обо мне вспоминала?

— Ты мне просто нравишься. Разве не ясно? Какая еще может быть причина? С кем человек захочет быть рядом, как не с любимым?

— Но ведь у тебя есть парень? Зачем тогда думать обо мне? — потягивая виски с содовой, спросил я.

— Что — если есть парень, о тебе и подумать нельзя?

— Да нет, я не в том смысле.

— Слушай, Ватанабэ. — Мидори направила на меня указательный палец. — Предупреждаю тебя. Во мне за этот месяц столько всего накопилась, что не ровен час прорвется. Поэтому больше меня не обижай. А то я сейчас разревусь. Да так, что не успокоишь. Что скажешь? И буду выть, как зверь, и плевать на все. Я серьезно.

Я кивнул и больше ничего не говорил. Заказал вторую порцию виски с содовой, грыз орехи. Метался в руках бармена шейкер, позвякивали бокалы, громыхал в машине лед, и под такую вот музыку Сара Воэн пела старую песню любви.

— После происшествия с тампоном у нас были натянутые отношения.

— С каким еще тампоном?

— Где-то с месяц назад мы с ним выпивали в компании пяти-шести товарищей. Я рассказала, как одна соседская тетушка чихнула, и у нее выпал тампон. Скажи, смешно?

— Смешно, — согласился я и хмыкнул.

— Всем понравилось. Очень. А он рассердился. Говорит, перестань говорить пошлости. Вот. И все испортил.

— Хм.

— Неплохой человек, но в таких вещах — недалекий, — сказала Мидори. — Например, сердится, стоит мне надеть не белые трусы. Разве это не ограниченность?

— Да-а. Но… это проблема вкуса, — сказал я. — Меня удивляет уже сам факт, что ты понравилась такому человеку. Но об этом я молчу.

— А ты чем занимался?

— Ничем. Тем же самым.

Затем я вспомнил, что пробовал мастурбировать, как и обещал Мидори, думая о ней. И тихо, чтобы никто вокруг не услышал, рассказал ей об этом. Ее лицо засветилось, щелкнули пальцы.

— Ну и как? Получилось?

— По ходу стало стыдно, и я бросил.

— Что, не вставал?

— Нет.

— Нельзя, — искоса глядя на меня, начала Мидори, — нельзя стыдиться. Нужно думать о всяческих пошлостях. Я говорю, можно, значит — можно. В следующий раз позвоню и буду подсказывать: «Да… так хорошо… как сильно… нет… кончаю… а-а-а… нельзя». А ты, слушая меня, попробуешь еще раз.

— Телефон в общежитии стоит в коридоре у входа. Там постоянно снует народ, — пояснил я. — Буду дрочить в таком месте — комендант меня точно прибьет. Без сомнений.

— Ах так, да? Слабо?

— Ничего не слабо. Как-нибудь еще раз попробую.

— Давай.

— Ага.

— Я, наверное, не особо сексуальная? Сама по себе?

— Нет, проблема не в этом, — сказал я. — Как бы тебе объяснить? Все дело в позиции.

— А у меня чувствительная спина. Когда гладят пальцами.

— Буду знать.

— Может, сходим на мазохистский фильм? Прямо сейчас? Что покруче? — предложила Мидори.

Мы с Мидори зашли в ресторанчик, съели морского угря, потом нашли один из оставшихся на Синдзюку запустелых кинотеатров и посмотрели подряд три фильма только для взрослых. Купили газету, и выяснили, что мазохистские показывают только там. Внутри стоял непонятный запах. На наше счастье, фильм только начался. Несколько мужиков заперли старшую сестру — молодую работницу фирмы, и ее младшую сестру — школьницу старших классов, в каком-то помещении и обращались с ними садистски. Сюжет такой: мужики, пугая старшую сестру изнасилованием, делали с ней, что вздумается, и та постепенно стала махровой мазохисткой. При виде таких извращений у младшей сестры помутился рассудок. Мрачная и гнетущая атмосфера, повторяющиеся ходы. Постепенно мне наскучил этот фильм.

— Я б на месте младшей сестры вряд ли сошла с ума. Наоборот, смотрела бы, чтоб ничего не пропустить, — сказала мне Мидори.

— Пожалуй.

— Тебе, кстати, не кажется, что у младшей сестры для девственницы слишком темные соски?

— Точно.

Она увлеченно смотрела фильм, как бы въедаясь в него. «Как внимательно она смотрит, а? Можно считать, деньги потрачены недаром…» — с восхищением думал я. Тем временем, Мидори громко сообщала мне все, что ей приходило на ум:

— Смотри, смотри, во, классно! Что делается, а?

Или:

— Какая жуть! Троих одновременно, — так ведь все порвется…

Или:

— Ватанабэ! Я тоже хочу кому-нибудь так сделать.

Мне было куда интереснее следить за ней, чем смотреть кино.

Во время перерыва, когда включили свет, я оглядел зал: кроме Мидори, других женщин не было. Сидевший поблизости студентик, увидев ее, пересел в другой конец зала.

— Ватанабэ, — спросила Мидори, — когда смотришь такое, встает?

— Ну, иногда, — ответил я. — В принципе, такие фильмы для того и снимаются.

— А во время таких сцен у всех зрителей встает, да? Тридцать, там, сорок… враз — оп, и встали. Тебе это не кажется странным?

— Тебя послушаешь — и не кажется.

Второй фильм был пристойнее, но его приличные части оказались еще скучнее, чем в первом. Персонажи обильно ублажали друг друга языками, поэтому всякий раз во время феллацио, куннилингуса и позы «шестьдесят девять» по кинотеатру разносились похлюпывания и посасывания. Слушая эти звуки, я ощутил загадочное волнение от того, что вообще живу на этой необыкновенной планете.

— Кто придумывает такие звуки? — спросил я Мидори.