Носферату, или Страна Рождества

Вейн стоял у грузовика и наблюдал за происходящими событиями. Сквозь громкий рев статики он услышал хор детей, певших рождественскую песню. Они пели о верности. Их голоса были далекими, но чистыми и сладкими.

Луи смял керамическую елку, несколько оловянных снежинок и искрившуюся золотым блеском китайскую сливу. Немного вспотев, он снял свою фланелевую куртку.

– Луи, – вновь спросила Табита, глядя на него с вершины откоса, – зачем ты это делаешь?

– Потому что одна из этих игрушек принадлежат ему, – ответил Луи и кивнул на Вейна. – Вик вернула ему почти все, но я хочу отдать остальное.

Ветер начал завывать. Деревья стали раскачиваться. Это походило на маленькое сражение, когда сосны клонились взад и вперед. В воздух поднялись сосновые иглы и сухая листва.

– Что я должна делать? – спросила Табита.

– Как минимум? Не арестовывай меня.

Он отвернулся от нее и нашел очередное украшение. Оно разбилось с музыкальным звоном.

Табита посмотрела на Вейна.

– Я никогда не останавливалась на минимуме. Хочешь помочь? Выглядит забавно, верно?

Вейн был вынужден признать, что выглядело забавно.

Она использовала рукоятку пистолета. Мальчик – камень. Звуки рождественского хора, звучавшего в машине, усилились. Табита заметила это и бросила беспокойный удивленный взгляд на грузовик. Луи игнорировал данный факт, продолжая крушить стеклянные рождественские венки и проволочных клоунов. Через несколько секунд белый шум снова возрос по громкости, похоронив под собой песню.

Вейн разбивал ангелов с трубами, с арфами, с руками, сложенными для молитвы. Он уничтожил Санту и всех его оленей, всех его эльфов. Сначала он смеялся. Через некоторое время это перестало быть забавным. Потом у него начали болеть зубы. Лицо казалось то горячим, то холодным, обжигающим, ледяным и снова горячим. Он не знал, почему так происходит, и не думал об этом много.

Он замахнулся синим куском сланца, чтобы разбить керамического ягненка, когда вдруг краем глаза заметил какое-то движение. Мальчик поднял голову и увидел девочку, стоявшую у руин бывшего Дома саней. На ней была грязная ночнушка. Когда-то одежда была белой, но теперь ее покрывали многочисленные следы засохшей крови. Волосы были жутко спутаны. Ее бледное милое лицо покрывали синяки. Она молча плакала. Ноги были окровавлены.

– На помаш, – прошептала она.

Звук почти терялся в шепчущем ветре.

– На помаш.

Вейн никогда не слышал русских слов на помощь, но понимал, о чем она говорила.

Табита заметила, что Вейн на что-то смотрит. Повернув голову, она тоже увидела девочку.

– О мой бог, – тихо сказала она. – Луи. Луи!

Кармоди посмотрел на Марту Грегорски, пропавшую в 1992 году. Ей было двенадцать лет, когда она исчезла из отеля в Бостоне, и двенадцать сейчас – через два десятилетия. Луи наблюдал за ней без особого удивления. Он выглядел серым и уставшим. Пот стекал по похудевшим щекам.

– Я должен найти остальное, Табби, – сказал Луи. – Ты поможешь ей?

Табита бросила на него испуганный изумленный взгляд. Она сунула оружие в кобуру, повернулась и быстро пошла по упавшей листве.

Позади Марты из-за куста вышел мальчик с черными волосами, лет десяти, в грязной сине-красной форме охранника древнего Тауэра. Под удивленными и напуганными глазами Брэда Макколи чернели синяки. Он искоса посмотрел на Марту, и его грудь начала набухать рыданиями.

Глядя на них обоих, Вейн покачнулся на каблуках. В его сне прошлой ночью Брэд тоже носил наряд лейб-гвардейца. У Вейна закружилась голова. Но когда он покачнулся на каблуках – и был близок к падению, – отец поймал его сзади, поместив на плечо мальчика массивную руку. Эти руки не подходили к телу Нового Луи, заставляя его большую неуклюжую фигуру выглядеть плохо составленной вместе.

– Эй, парень, – сказал Луи. – Если хочешь, можешь вытереть лицо о мою рубашку.

– Что? – спросил Вейн.

– Не плачь, сынок.

Луи поддержал его другой рукой. В ней лежали керамические осколки разбитой луны.

– Ты уже плачешь пару минут. Я так понимаю, что эта игрушка была твоей, верно?

Вейн чувствовал, что у него конвульсивно дергаются плечи. Он попытался ответить, но из горла ничего не выходило. Слезы на щеках горели на холодном ветру. Его самоконтроль закончился, и он уткнулся лицом в живот отца, скучая на мгновение по старому Луи с его комфортной медвежьей массой.

– Прости меня, – прошептал он.

Его голос казался ломаным и странным. Он поводил языком по рту, но не нашел никаких тайных зубов. Мысль о том, что они исчезли, вызвала такой взрыв облегчения, что ему пришлось повиснуть на отце, чтобы удержаться от падения.

– Прости меня, пап. Ах, папа! Я извиняюсь.

Его дыхание прерывалось короткими дрожащими рыданиями.

– За что?

– Я не знаю. За плач. За то, что я обсопливил тебя.

– Никто не извиняется за слезы, – ответил Луи.

– Меня тошнит.

– Да. Понимаю. Думаю, ты страдаешь от своей человечности.

– А от этого можно умереть? – спросил Вейн.

– Да, – сказал Луи. – В каждом случае это очень фатально.

Вейн кивнул.

– Ничего. Я так понимаю, что это хорошо.