Носитель судьбы

Но одно об этом путешествии я могу сказать точно. Было оно для меня будто омовение или здоровый сон. Я снова становился самим собой, причем, возможно, сильнее, чем когда-либо ранее. Я странствовал. А окружающие меня лес и горы, холодный ночной воздух и полуденная жара смывали рабство, как горный водопад смывает со странника пот, пыль и засохшую грязь. Я был свободным человеком, что направляется на север, навстречу морю и ждущей его там судьбе, поскольку именно так свободный человек и решил.

Это было для меня хорошо.

Что не меняет событий: мы заблудились и кружили в горах путями, как правило, далеко от человеческих поселений. Именно так мы однажды попали в долину Нашей Скорбной Госпожи.

Попали мы туда оттого, что нашли горный путь, который повел нас на север, в то время как дорога руслом ручья вела на восток. На самом деле, отправься мы ею, обошли бы всю горную гряду и наткнулись бы на место, где тот узкий поток впадает в долину, которой текла река. А потом достаточно было бы пойти плоской равниной по ее течению, и через неполную неделю попали бы мы к ее устью, оказавшись у цели.

Но мы упрямо направлялись на север, а потому несколько дней взбирались на высокий, скалистый перевал, ведя под уздцы спотыкающихся коней, пока не оказались наверху и не взглянули вниз, в закрытую горами долину, по которой катился поток, на дне ее разливающийся в продолговатое озеро, окруженное лесами, холмами и полями. Мы, недолго думая, съехали, желая напиться холодной воды из ручья, отдохнуть, поймать рыбу или поохотиться.

Сперва мы не заметили ничего странного. Чем ниже мы сходили, тем будто бы темнее становилось на каменной тропе – с каждым шагом. День был хорошим и солнечным, но тут, в долине между горными хребтами, лежала тень и поднимался туман. Я не обратил на это внимания, полагая, что это просто водяная пыль, поднятая гремящим в долине водопадом, и тень горного хребта. Тем временем меня уже охватила вечная печаль этой долины. Чем глубже я спускался, держа под уздцы коня, тем тяжелее становилось у меня на сердце. С каждым шагом возвращалось ко мне все, что случилось со мной плохого, а нужно признать, жизнь моя не была слишком уж безоблачной. Я не видел ни деревьев, ни скал, ни ручья, один лишь длинный хоровод тех, кто ушел, оставляя меня одного. У меня уже не было ни дома, ни города, ни страны, и везде я был чужаком. Обычно человеку удается отогнать такие мысли, направить ум к тому, что происходит сейчас, и к тому, что его окружает. Всякий из нас несет черные мысли, но старается держать их на привязи, как дикого зверя, поскольку иначе невозможно было бы жить. Но там, в долине, было куда сложнее. Там явственно ощущалось, что все, что мы делаем – делаем зря, и что всякий из нас направляется прямиком во тьму, и что ничего не имеет больше значения. Есть лишь печаль, страх и ужас.

Когда мы спустились на дно долины, у нас почти не осталось сил, чтобы напоить лошадей и самим утолить жажду. Бенкей сел на камне, оперев руки в колени, и принялся смотреть в никуда с неподвижным лицом, я же хотел лишь свернуться клубком и так и остаться.

– За этой долиной будет следующая, – после долгой паузы произнес следопыт. – Такая же, как эта. А потом – следующая. Мы станем идти по ним бесконечно, пока наконец не встанем на пустом берегу моря только затем, чтобы сесть на песке и смотреть в мрачную бесконечность. Вся моя жизнь так и выглядит. Я то и дело направляюсь к цели только затем, чтобы убедиться, что никакой цели нет.

Я не ответил, хотя хотел сказать, что я-то даже цели своей не знаю. Но это было бы зря. К чему нам разговаривать? Каждый из нас пребывал внутри своего разума, среди того, что видел и понял, и что остается закрыто остальным. Я воткнул меч в песок перед собой и смотрел на клинок, прикидывая, не закончить ли все здесь и сейчас. В этой долине или в другой, теперь или через десять или пятьдесят лет, какая разница? Пара минут боли, а потом неминуемый мрак. Я бы только сэкономил ненужные и мучительные усилия. И вот мы некоторое время сидели так, молча и глядя в никуда. Мне и в голову не пришло, что то, что я чувствую, неестественно, что все я вижу слишком отчетливо и ясно, будто только теперь-то и разобрался в своей жизни. Сделать что-либо, хотя бы и просто следующий шаг, казалось мне усилием, лишенным смысла. Мы просто сидели.

Бенкей вынул свою флейту и принялся играть тоскливую мелодию, которую я часто слышал, когда он чувствовал себя уставшим или растерянным. Внезапно он прервался и некоторое время смотрел в никуда, а потом вдруг принялся наигрывать другую песенку. Будто наперекор. Была это смешная песня о козле, который влюбился в прекрасную кобылу. Разудалая ее мелодия показалась мне тогда скрежетанием в сравнении с печальным плеском ручья среди мрачных скал и деревьев вокруг.

Бенкей играл так по кругу, словно заставляя сам себя, и играл все громче.

А потом встал, подошел ко мне и вдруг толкнул в плечо, опрокидывая на землю. Я гневно вскочил на ноги, а он все стоял надо мной и играл.