Носитель судьбы

– Я стирсман этих людей, но они не знают, что я вернулся… Были в походе, она осталась сама… Только рабы… Все мертвы… Я зовусь Кальгард Шагающий-с-Огнем. Запомни. И ступай уже. Близятся духи…

В тот вечер мне было над чем подумать, а змея шипела и нетерпеливо свивалась.

Теперь, когда Смильдрун посылала меня с едой в башню, я подменял ее на другую, которую крал ранее. Порой часть еды, что была с зельями и смолой, я подбрасывал псам, но не слишком много. Когда бы они внезапно умерли, Смильдрун стала бы что-то подозревать. Я сильно рисковал, но чувствовал, что Кальгард может оказаться нашим ключом к свободе.

– Император был низвергнут меньше года тому, – сказал я ему как-то. – Когда ты успел все это пережить?

– Все началось раньше, чем вернулись Праматерь и Красные Башни. Первые бунты вспыхнули еще во время засухи, охватившей центр страны. Это было время, когда царил хаос. А кроме того, все случилось уже в конце нашего похода, что начался несколько лет назад. Мы торговали, сражались, странствовали по морям Юга, не в силах вернуться домой. Добрались мы до самого Кангабада и Красного побережья Кебира. А когда я пришел – сам, один, единственный уцелевший – в мою долину, вместо сладкой Смильдрун, которую я покинул в безопасности нашего имения, я повстречал чудовище. Толстую, жестокую Сверкающую Росой. Ту, которую я не знал. Полностью под властью хархаша и группки амитраев. Никого из домашних тогда как раз не было в ограде, а моя молодая жена управляла долиной железной рукой. И все должно было остаться так, как она себе решила. У нее собственная ладья, на которой она выходит в моря и приносит жертвы проклятой богине Амитрая. Она – игрушкой в руках тех двоих, хотя и полагает, что управляет ими она сама.

– Каких двоих? Тут есть лишь Удулай, невольник.

– Он не невольник. Он странник. Но прибыл с несколькими другими амитрайскими Деющими и, наверное, жрецами. Под предводительством одного, который умеет изменять лица и приказывает называть себя Багрянцем. Значит, те ушли. С той поры она и держит меня в башне. Не знаю, отчего она меня не убила. Все время что-то злоумышляет, придумывает. Прислала того амитрая, чтобы он меня вроде бы лечил, а потом снова начинает травить. Смильдрун никто не выбирал стирсманом, выбирали меня. Если они только узнают, что я мертв, то отберут у нее власть. Пока же она правит от моего имени и рассказывает, что я за морями. Но когда они решат, что я не вернусь, и начнут бунтовать, тогда она представит меня живым, но больным настолько, что и дальше станет править от моего имени. Так я полагаю.

– Найдет тебя в собственном доме?

– Да вывезет ночью одурманенного зельями и бросит на перевале, а потом поедет туда охотиться и найдет меня, едва живого, странника, который пал от усталости, почти добравшись домой. А потом я снова буду править, запертый в кладовке, не встающий с постели, отдающий власть своей любимой, сладкой Смильдрун.

Я мог доставлять Кальгарду неотравленную еду, причем не всегда, но у меня не было возможности освободить его или принести ему оружие. Если бы я отворил ему башню и провел в зал к домашним, те просто бы его не узнали. По крайней мере узнали бы его не сразу, и Смильдрун хватило бы времени, чтобы прикончить нас обоих. Впрочем, от зелий Удулая он весьма ослаб. С той поры, когда не каждый кувшин и не каждый кусок мяса приносили ему отраву, он мог уже садиться или вставать на короткое время, опираясь о стену. Ранее он либо ползал, либо лежал. Но то и дело приходил к нему бред и видения, и тогда он был не в силах говорить, только бормотал несвязно или плакал и бился там, где упал, как вынутая из воды рыба.

Итак, я получил союзника, который мог оказаться сильным, но пока что не мог ни для чего пригодиться.

И снова я ждал. В хороводе черно-белых, темных дней.

Однажды снега начали таять. С крыши падали сосульки, и все было промыто ледяной водой, что лилась с крыш и журчала ручьями. Мы радовались, глядя, как с гор сходят лавины, и даже тому, что нас мочит ледяной дождь.

А потом вся эта вода вдруг замерзла и опять выпал снег.

А через пару дней снова начал таять.

Кальгард вновь научился ходить, хотя ноги ставил осторожно и быстро уставал.

Я начал приворовывать еду, которую мы прятали в дровяном сарае внутри вязанок хвороста или завернув ее в кору, так, чтобы те свертки напоминали поленья.

Ночами было слышно тоскливое курлыканье птиц, тянущихся с юга. В деревьях и в земле начали кружить соки, и то же самое чувствовал я и в собственном теле.

Я выкрал из кладовой кувшинчик меленой лютуйки, которую тут никто никогда не использовал и которая стояла там давным-давно, но, к счастью, закупоренная и залитая воском, не выветрилась.

Бенкей нашел над рекой куст, чьи прямые стебли внутри были мягкими, так что их легко было продолбить: местные делали из них дудочки. Но мы порезали их на гильзы, которые заткнули деревянными пробками, наполнили отваром из лютуйки, а с другой стороны воткнули тесно подогнанный колышек, слегка выступающий из трубки.