Носорог для Папы Римского

— В другой раз. Его может разозлить любая мелочь, и тогда, — он изобразил поджигание запала, — бум! Как чудесные пушки дона Франсишку. Он очень вспыльчив, старина Ганда. А эти глупые туземцы, они теряют голову при первом признаке опасности, а потом ко всему прочему теряют свои земли и становятся моряками, но это опять другая история. Тоже очень глупая.

Зверь вырвался и раздавил человека. Там, в темных недрах внизу, произошла лихорадочная свалка, давка, и, по словам дона Франсишку, один только зверь оставался спокоен, подогнав моряка к бочке, а затем навалившись на него. «С преизрядным тщанием», — так выразился фидалгу. Вот что означали те вопли, подумал Тейшейра. Корабль сдвинулся с отмели, и они снова поймали Ганду, окружив его со всех сторон грузами. Это не глупо, думал теперь Тейшейра, это смело — или, по крайней мере, хладнокровно. Он не сказал этого Осему, который все манипулировал смолистыми кубиками с помощью тонких щипчиков, осторожно передвигая их и заменяя, чтобы они горели равномерно.

Вторым погибшим был тот, кто упал во время обстрела. Эштеван осмотрел его на палубе в окружении толпы матросов, возможно, друзей несчастного, хотя, казалось, они больше любопытствуют, нежели печалятся. Сначала боцман не мог найти на нем ни единой отметины — ни пятна крови, ни хотя бы синяка. Дон Франсишку велел произвести повторный осмотр. Для начала Эштеван приподнял голову моряка, тут же, слегка поперхнувшись, уронил и снова нажал на нее большим пальцем. Она была мягкой. Кожа осталась нетронутой, но череп сзади сделался мягким, как влажная глина. Эштеван в недоумении посмотрел на стоявших рядом.

— Это то ядро, что попало в корабль, — сказал Тейшейра. Он показал на щепки в том месте, где ядро ударилось о шкафут. — Если оно слегка задело его голову, вот так… — Он изобразил полет снаряда, и тогда матросы поняли его и согласно закивали.

Дон Франсишку обращаться к нему не пожелал, сказав только:

— Значит, он погиб, защищая меня. Я обеспечу его семью. Это дело чести.

Он напустил на себя скорбный вид, а все матросы снова закивали, очень этим довольные, но потом посмотрели на труп так, точно он их каким-то образом беспокоил.

— Им нравится этот дон Франсишку, — продолжал Осем, стоя у топки. — Он — настоящий фидалгу. Они знают, что это такое. Давать деньги семье Виджара после того, как тот выказал такую тупость, — это, конечно, принесет ему огромное расположение матросов. Получить по голове летящим камнем! Смех да и только.

— Когда придет время, я напомню дону Франсишку о его обещании, — сказал Тейшейра.

— Не утруждайте себя, друг мой. Тупость Виджара такова, что этот глупец, даже умерев, неспособен воспользоваться своими возможностями. Нет у него никакой семьи.

— Но ведь матросы были довольны… — Такой оборот озадачил Тейшейру.

— Очень благородно со стороны дона Франсишку, — сказал Осем. — Даже бесполезный дар остается даром. Разве вы не помните, как благодарен был Музаффар за ваше предложение построить форт?

— Все равно я ему напомню, — упрямо сказал Тейшейра.

— Но, по-моему, дон Франсишку не захочет, чтобы ему о чем-нибудь напоминал дон Жайме, разве не так?

Тейшейра посмотрел на собеседника пристальнее. Когда он впервые увидел Осема, тот сидел сбоку от Музаффара, а король изо всех сил старался не уснуть. «Это все опиум, — признался он позже. — Не обращайте внимания. Объясните мне еще раз, зачем вы хотите построить для нас этот великолепный форт…»

Форт, как и следовало ожидать, построен не был. Они возвратились с позолоченным креслом, обеденным сервизом, Гандой (что было довольно неожиданно) и Осемом (что было неожиданнее всего). Поначалу отнюдь не было ясно, что доверенный министр короля, по сути, отправлен в ссылку. Он значился «послом Музаффара при великом герцоге д'Албукерки, слуге великого короля, дона Маноло Португальского», но послом, лишенным доверия своего властителя, а возможно, впавшим и в еще большую немилость. Это медленно доходило до их сознания, и оценка Осема в их глазах соответственно понижалась, пока он не достиг нынешнего своего положения. «Смотритель за зверем! — воскликнул он, когда Тейшейра потребовал наконец объяснений. — Осем-Гандопас!» Он тогда радостно рассмеялся, словно такой неприятный оборот в его карьере был самой чудесной удачей, и с тех пор использовал свое добродушие для отражения даже самых недвусмысленных вопросов герцога. Он никогда не открывал истинных причин своей опалы, ограничиваясь намеками на исконную вражду между мусульманами и его собственным народом, то есть раджпутами Камбея. Тейшейра подозревал, что знал Осем не больше, чем говорил. Вместо объяснений он рассказывал невероятные истории о приверженности своего бывшего хозяина к опиуму и гаремным радостям. Мать Музаффара с рождения давала ему постепенно возрастающие дозы ядов, чтобы приучить к их воздействию. В итоге насекомые, садившиеся на него, мгновенно дохли, а наложницы страшились его благосклонности — вполне естественно, ибо та всякий раз оказывалась фатальной. Даже герцог, бывало, смеялся над этими небылицами.