Ностальгия

По правде сказать, на постели валялось несколько девчачьих журналов, и тут же — «Анатомия меланхолии»[54] и новый арабский словарь с вытисненными на обложке полумесяцами цвета слоновой кости. Рядом лежал красного цвета томик в мягкой обложке: «Новая теория зрительного восприятия» Дана; по иронии судьбы, из него торчала лупа. И еще — Коран, и блокноты, и клочки зеленой бумаги; а у подушки — латунный бинокль.

Борелли взял в руки «Тысячу и одну ночь» — и отложил в сторону.

— Я тут с группой. Эта штука наводит меня на мысль об Африке. Мы сперва там побывали. Группа ничего себе. До каннибализма пока дело не дошло.

— И куда же эта ваша группа направится дальше?

— В Америку.

— В многажды оклеветанную Америку, — откомментировал дядя.

Борелли прошелся по комнате. Без трости он слегка прихрамывал.

— Мы все в солнцезащитных очках и при фотоаппаратах. Наверное, ничем не отличаемся от любой другой группы. Но кто знает, о чем мы думаем? Я вот хотел у тебя спросить: что следовало бы посмотреть в Лондоне, если бы выбирать пришлось что-то одно?

Борелли замешкался у окна, и — Господи милосердный! — напротив стояла нагая женщина. Причесывалась. Груди — маленькие, белые. Из-за пустого наружного ящика из-под гераней ноги ее казались короткими и толстыми. А за окном этажом выше прошла рыжая девица: из одежды на ней не было ничего, кроме черного лифчика. Завидев Борелли, она остановилась, широко расставила ноги, помахала. Борелли отпрянул. Но его уже заприметили и остальные, включая пышногрудых близняшек за одним из окон и знойную вест-индийскую красотку этажом ниже и двумя окнами левее. Поверхность неказистого строеньица словно ожила: нежные кариатиды призывно махали, завлекали, поддразнивали. Ну иди сюда, иди!

— Не понимаю я этого, — рассуждал дядя. — Оставаясь на одном и том же месте, повидаешь больше, в миллион раз больше. Самое великое и самое малое, худшее и лучшее, самое высокое, самое дорогое… Такие вопросы подсказаны удаленностью и пустотой. А когда и впрямь видишь что-то исключительное или редкое, думаешь, что уже испытал нечто подобное. Разумеется, на самом деле это неправда; наоборот. Между прочим, на этой улице жили Карл Маркс и Казанова де Сенгальт. Не вместе, разумеется.

Вновь усевшись на стул, Борелли то и дело поглядывал на окно.

А дядя все качал головой.

— Самодовольная, зажравшаяся страна. Худые, вытянутые лица и обобщения — это все ваша работа. Туристы — естественное следствие, не более. Уж больно вы требовательны.

— В контексте путешествия, — взмахнул руками Борелли, — нельзя не принимать во внимание временной фактор. Мы, то есть путешественники, живем и действуем в сконцентрированном, «ненастоящем» времени. Для нас даже время суммируется.

Неплохо. Он глянул на собеседника, ожидая реакции, потом встряхнул головой и рассмеялся. Какая, в сущности, разница!

Дядя, точно Марат в ванне, откинулся на подушки.

— Глянь-ка, под кроватью ли мои носки. Если нет, то это серьезно.

С гвоздя в стене он снял пальто, наследие вооруженных сил. На стене остались его очертания: серое пятно более светлого оттенка, как если бы стену распылили из пульверизатора вокруг. Верх его пижамы сиял гарибальдийски-красным цветом; дядя завязал галстук, добавил шарф и берет и словно по волшебству превратился из пенсионера, прикованного к постели в пустой комнатушке, в дебелого живчика с острым взглядом и чистой, как у ребенка, кожей.

На улице его узнавали продавцы-киоскеры и разодетые в меха девицы — окликали, махали рукой. Всем без исключения он представлял своего племянника, заставил Борелли повернуть голову, демонстрируя смутное сходство, и рассказывал, как оба они, сами того не зная, пользовались одинаковыми тростями.

Борелли указал куда-то мимо дядиного подбородка.

— Что такое?

Забавно: у светофора ждал грузовик, в кузове которого ехали целых два светофора. А вот еще молодая женщина — хромает на одну ногу. Хорошенькая; но обратите внимание, как искалеченная нога изменила рисунок рта: оттянула один угол вниз. Образовалась глубокая складка — посредством удаленного воздействия.

Дядя кивнул. Борелли склонил голову набок, прислушиваясь.

— Одно понял я про себя, после многолетних ученых изысканий: с женщинами мы ведем себя иначе. Ты скажешь, это всем и каждому известно. Но ведь странное явление, если задуматься! С женщинами мы либо вычитаем, либо умножаем наши недостатки.

Борелли понимающе пожал плечами.

— И что с того?

Железное ядро пробило насквозь опустевшее здание; высокая стена рухнула точнехонько под прямым углом, как во времена Второй мировой.

— Не притворяйся дураком! Подумай, как меняется твое поведение! Оценив его — оценив фальшь и обман, — ты определяешь собственный характер. Да, порою результаты неутешительны. Я хочу сказать, что, если ты только дашь себе труд, ты узнаешь о себе от женщин куда больше, чем от мужчин. С ними совсем не вредно пообщаться подольше.

Новые регионы, новые перекрестки.

Автобус опустел. Они подождали у магазина зонтиков, пересели на следующий.