Ностальгия

— А, так вы до сих пор землетрясения на себе не испытывали? А я-то подумал, что и вы за тем же самым приехали.

— Иисусе! — выдохнул Гэрри.

Было уже поздно.

Присмотревшись к гладкому лицу Монсана повнимательнее, собеседник поневоле замечал, что нос гонщика повлажнел от пота, а темные клочья волос, торчащие из ушей, увядают и поникают, точно мятлики в пампасах. Верхняя губа легонько подрагивала; движением языка дрожь эту удавалось унять, но она тут же начиналась снова.

— И вы, значит, здесь только ради землетрясения?

— Шокотерапия такая, — подтвердил Монсан.

— Вы с ума сошли!

— А вы кто, собственно, такой? Чего вы испытали-то? Ровным счетом ничего! Ясно? Ни-че-го! Можете считать, что вам повезло. Que suerte? [85]Страдаешь через природу и боль. Становишься сильнее.

— У нас бывают лесные пожары, — попытался втолковать Хэммерсли.

— Живите опасно! Вырывайтесь за пределы! — Монсан топнул привыкшей к тормозу ногой по половице. — Мы находимся аккурат над сейсмическим поясом. Он прямо под нашими ногами проходит. Земля как разверзнется! Просто стоять здесь — и то почти невыносимо. Кто провалится в бездну?

— Только не я, — пробормотал Гэрри, нахмурившись.

До поры до времени вулканы были напрочь позабыты. Пусть себе извергаются в другой раз как-нибудь, на следующий год. Благодарение Господу, есть одна статуя, стратегически расположенная близ Кито. — Пресвятая Дева Кинчская, заступница, ограждающая от землетрясений.

Хэммерсли рыгнул.

— А вот на Австралию всем плевать.

Пошатываясь, с налитой кровью физиономией, Гэрри пялился на Монсана.

Ну да, фобий на свете существует великое множество: акро-, клаустро-, агора- и зоо-. Между прочим, некоторые боятся полуночи и узоров на персидских коврах. В лифтах международных отелей нет кнопки «13».

— Пошли отсюда, — позвал Хэммерсли. — Они ж психи. Вот вы — верите в Санта-Клауса? В том-то и беда этих маленьких стран.

Но Гэрри побрел в угол. Он в жизни не встречал тореадоров, а тут их собралось с дюжину по меньшей мере, все — в плохо подогнанных костюмах; и еще один, в стельку пьяный, валялся на полу.

В номере 217 изысканно украшенная деревянная кровать со скрипом ходила ходуном — волею противоборствующей плоти. Уж таковы эти живописные гостиницы, построенные на рубеже веков: перевязка каменной кладки — в лучших монастырских традициях, зато шпунтовые соединения пола истерлись и растрескались. Тоненькая струйка пыли, точно подрагивающая струна, точно песок в песочных часах, сыпалась на Шейлину подушку. Шейла замерла, чутко вслушиваясь — почти в точности дублируя Луизу, хотя она-то, Шейла, лежала неподвижно — ноги, рот, глаза распахнуты, во рту пересохло, дрейфует, погруженная в грезы, а Луиза выкручивалась, отбивалась, ночная рубашка задралась выше талии… она попыталась было оттолкнуть руки Хофманна. Но он — сильный; всегда таким был. И она принадлежит ему. Свет оставлен включенным, как если бы ее насиловали на глазах у толпы. И она, и Шейла закусили нижнюю губу — в силу разных причин. Луиза с натугой отвернулась; Шейла задрожала всем телом. «Ну, давай же!» Это Хофманн приказал. Шейла, этажом ниже, готова была поручиться, что слышит невнятный шепот. Мужняя рука стиснула ее грудь — и он рывком вошел внутрь; и то и другое словно жило своей жизнью. Луиза расплакалась.

Она всегда плачет.

«Заткнись!» — послышался голос Хофманна.

Расслабься и получи удовольствие.

Правой рукой Шейла выключила ночники; несколько желтых струек просочились сверху и разлиновали ее тело — в «клетку». Она провела рукой по щеке.

— Мне все опостылело, — отчетливо прозвучал Луизин голос. — Это из-за тебя.

— Да что ты говоришь!

У самого изголовья раздался другой шепот:

— Ой, где здесь свет-то? Ради всего святого. Шейла, ты здесь?

Она резко села в постели.

— Привет. Это я.

Перед Шейлой стоял Хэммерсли, высокий, прямоугольный. С развязанным галстуком.

— На ночь надо запираться, Шейл, — пожурил он, поддергивая брюки. — Мало ли какой маньяк заявится. — И некстати осведомился: — Как поживаешь?

У Шейлы слова не шли с языка. Она беспомощно озиралась по сторонам.

А Хэммерсли уже чувствовал себя как долга.

— Номер — в точности как мой. Такое же зеркало, и ванная комната тоже.

— А который, собственно, час? — прошептала Шейла.

— Какая разница, — отмахнулся он. — Живи опасно. — Гость плюхнулся на край постели. — Я вчера прилетел.

— Я уже засыпала. Что тебе надо? За столом кто-то упомянул, что тебя видел.

— Я приехал за тобой, Шейл. Слово чести. По всему миру за тобой гоняюсь.

Шейла потрясенно глядела на него.

— Да ты вся горишь! Открой окно.

— Я ужас какая взлохмаченная, — с трудом выговорила она, снова смутившись.

Движения ее сделались неуклюжими — или это только казалось? — а тело, напротив, обмякло и расслабилось. Надо скорее задать ему какой-нибудь вопрос, отпустить замечание, все, что угодно. Она попыталась сосредоточиться.

— Сними очки, — тихо попросил он. — Не то чтобы они тебе не шли. На самом деле, наоборот. Точно говорю.