Ностальгия

Не всем детишкам нравится процедура контроля. Некоторые откровенно ворчат, стараясь избежать унизительной проверки. Мало кому понравится стоять в строю полуголым, когда вокруг вьются дневные кровососы, а здоровенный сержант раздвигает пальцы твоих ног и рассматривает мозоли на пятках. Морские пехотинцы – как злобные цепные собаки, все время норовят соскочить с поводка. Дай только повод. Уж так их воспитали – они самые крутые, самые безбашенные, самые беспощадные. Быть сержантом в морской пехоте вовсе не то же самое, что в пехотных частях. Тут приходится постоянно доказывать подчиненным, что ты круче и резче, чем они. Что ты достоин уважения и имеешь достаточно авторитета, чтобы ими командовать. Дисциплина в бою не одно и то же с дисциплиной в казарме, когда долгие годы службы вырабатывают в человеке непревзойденное искусство взаимоотношений со старшим по званию. Когда малейшие оттенки настроения дают понять, что можно перейти от «сержант, сэр» к уважительно-фамильярному «садж». Или просто «Ив». Или даже «Француз». Такая у меня кличка среди моих волчат.

В этот раз халява проходит не для всех.

– Крамер, твою мать! – ору я в лицо чернявому громиле. – Какого хрена у тебя грязь между пальцами? Убрать!

– Садж, я... – пытаясь придать невозмутимое выражение своей звероподобной роже, начинает Крамер.

Не даю ему договорить. Если в поле слишком часто позволять говорить в строю кому попало, добра не жди. Дисциплина усохнет, как ошметок теста на солнце. Пинаю его в голень ногой, обутой в тяжелый тропический ботинок. Впрочем, сдерживаю удар, чтобы не повредить ему ногу. Добавляю локтем в подбородок.

– Последний, кто у меня забыл слово «сэр», долго жрал жидкую овсянку, морпех! Потому как я ему зубы выбил! – ору я в искаженное болью и ненавистью лицо. – Встань в строй, морпех, и приведи себя в порядок! Я хочу, чтобы ты шел под пули, как бык на убой – чистым и здоровым! Понятно, морпех?!

– Понятно... садж... – цедит Крамер.

Уважаю его упрямство. Хороший морпех тот, кто до конца стоит на своем. Крамер – настоящий упертый ублюдок, законченный сукин сын. Такие не верят ни в бога, ни в черта. Я горжусь, что в моем отделении есть такие псы. Но вида не показываю.

– Вместо завтрака будешь стоять у гальюна и повторять слово «сэр», пока отделение не закончит набивать желудки. Как понял, рядовой?

– Так точно, садж. Вас понял, – ухмыляется Крамер.

– ...Сэр – говорю я тихо, в упор глядя в наглые голубые глаза.

– ...сэр... – эхом отзывается Крамер, продолжая издевательски ухмыляться.

Провожу последнюю проверку. Пахнущие дезинфекцией фигуры в вычищенной и должным образом обслуженной броне переминаются с ноги на ногу вдоль заглубленного в землю зеленого борта «Томми». Ветерок шевелит маскировочную сетку над их головами, играя пятнышками теней на поднятых забралах. Даже на мой искушенный взгляд все в порядке. Тихо говорю Траку:

– Нанеси мастику погуще. Наши все знают, кто ты, а снайперам это знать ни к чему.

– Сделаю, садж, – кивает капрал.

Иду делать доклад лейтенанту. Нахожу его в соседнем, через один от нашего, капонире, сидящего в водительском отсеке, на месте командира машины, и свесившего ноги наружу. Взводный шелестит своей новомодной картой.

– Трюдо, – говорит мне взводный.

– Сэр! – отвечаю я.

– После завтрака выдвигаешься на патрулирование.

– Есть, сэр. У меня двое в охранении.

– Обойдешься без них. В семь ноль-ноль выдвигаешься. Да, захвати с полсотни датчиков слежения. Будешь ставить на маршруте следования.

– Сделаю, сэр.

– Свободен, Трюдо.

Топаю назад, к отделению. Над сетчатыми холмами уже витают аппетитные запахи от саморазогревающихся банок с сухим пайком. Сглатываю слюну. Здоровенный то ли шмель, то ли шершень-переросток бьется мне в лицевую пластину. Отваливается, делает новый заход и вновь идет в атаку, гудя, как крохотный бомбардировщик. Далеко, у самой воды, с грохотом падают сходни грузовой аппарели с очередного транспорта. Сейчас мимо нас снова пойдет техника. Надо успеть перекусить до того, как взвод накроет облако густой красной пыли от проходящей колонны. Перехожу на бег.

–4–