Ностальгия

Наш бассейн — для младших чинов и членов их семей. За невысоким бортиком — такой же, но с надписью «для господ офицеров». Ничем от нашего не отличается, но принцип раздельного снабжения для разных категорий служащих соблюдается. Он соблюдается всюду, в том числе и в местных борделях. Попробовал бы рядовой ввалиться в бар для сержантов! И наоборот — сержанту не место среди рядовых. Правило может быть нарушено, если кто-то из имеющих необходимый статус пригласит гостя. С этим смиряются. Поэтому изредка можно увидеть офицера в кафе для младшего состава, а сержанта — в ресторане «только для господ».

Теплая вода струится по упругому полу. Шлепаю по ней к расположенному тут же мини-бару с водяными ваннами рядом. Перешагиваю через тело разомлевшего от пива лысого крепыша с полупустым бокалом на пузе. Лысый придерживает его одной рукой, закинув вторую за голову, и с довольной полуулыбкой щурит в никуда осоловелые глаза. Занимаю свободную ванну-лежанку. Откидываю затылок на мягкий высокий подголовник. Закрываю глаза. Теплая вода струится по мне, унося мысли. Хорошо!

— Что-нибудь закажете, сэр? — раздается голос служащего.

— Если можно, горячего чаю. С лимоном. Большую кружку, — произношу, не открывая глаз.

Потом я устраиваюсь полусидя и маленькими глотками прихлебываю горячую ароматную жидкость. Смотрю на резвящихся в бассейне молодых и не очень, мужчин. На их жен или подруг разной степень толщины и изящества. Слушаю веселый смех и не раздражающие слух негромкие разговоры. Тут нет пьяных и крикливых компаний. Этим наш бассейн отличается от своего немного скотского гражданского аналога. Я наслаждаюсь бездельем и состоянием покоя. Такое ощущение, словно мне снова двадцать, мне некуда спешить, я молод и здоров, и ни о чем думать не надо, все давно решено за тебя, и тебе только и остается — делать свое дело и не забивать голову посторонними и ненужными мыслями. «Корпус заботится о тебе» и «Делай, что должен». Я отбрасываю за борт сотни сомнений и тысячи мыслей, в моем маленьком самодовольном мирке нет ни Ники, ни дочери, нет потерянного навсегда дома и имущества, нет сочувствующих или злорадных взглядов знакомых, нет сомнений по поводу будущего, нет ничего вообще. Я просто тут, я один, и мне хорошо так, словно я только что родился. Я добавляю к чаю рюмку недорогого коньяку. Снова плаваю. Потом ныряю с вышки. Беру напрокат ласты и маску и долго упражняюсь в плавании под водой. Потом устраиваю соревнование с каким-то худощавым типчиком, как выясняется — сержантом из штаба авиакрыла дивизии, в прошлом бортового стрелка, и два раза из трех делаю его. А потом он ставит мне бренди. С жаром вспоминает былые полеты и происшествия и рассказывает мне о своей нервной и сидячей работе. А я ему — о своем отделении. И расстаемся мы слегка навеселе и совсем братьями. И я снова плыву. И лежу в проточной теплой ванной, попивая минералку. И так проходит часа четыре, и я уже совсем было собираюсь пойти куда-нибудь и съесть горячего мяса, как вдруг через бортик отделения «для господ» свешивается мокрая голова с короткими волосами-сосульками. И улыбаясь, говорит:

— Привет, сержант! Расслабляетесь? — и пока я тупо перевариваю увиденное и услышанное, замерев со стаканом бренди у рта, добавляет: — Пригласите даму? Сюда без приглашения офицерам нельзя.

И выжидающе смотрит на меня, слегка склонив голову набок.

— Мэм, я… — начинаю я в панике.

— Будем считать, что вы меня пригласили, Трюдо, — смеется лейтенант и перелезает через ограждение на нашу сторону.

Смотрит на мое озадаченное лицо и добавляет:

— Трюдо, если вас смущает мое общество, то я просто выпью глоток и переползу обратно. Не пугайтесь. Я не кусаюсь.

— Мэм, я просто не сразу сообразил, что это вы. Это так неожиданно… — потом спохватываюсь, принимаю сидячее выражение и делаю приглашающий жест рукой. — Прошу вас, мэм.

Я стараюсь не смотреть на ее фигуру, хотя мне страсть как хочется увидеть, из чего слеплена эта непонятная женщина, и пока она усаживается в соседней лежанке, смотрю на ее лицо, на шкодливую улыбку, но краем глаза все равно ухватываю ее длинные, с резковатыми мышцами, но все же великолепные ноги, овал бедер, контрастирующий с сильной, тонкой талией, ее проступающие через мокрый купальник холмики грудей, и мне становится немного неловко, словно я подсмотрел в школьной раздевалке, как одноклассница надевает чулки. Я понимаю, что надо быть вежливым, и злюсь на себя, потому что пребываю в тихой панике, я абсолютно не представляю, что ей нужно от меня и как мне с ней себя вести, тем более, что она — офицер моего батальона, и все это вместе скатывается в моей башке в липкий ком и никак не хочет никуда проталкиваться.

— Что-нибудь выпьете, мэм? — наконец, когда молчание становится невежливым, спрашиваю я.

— То же, что и вы, сержант.

— Это бренди.

— Отлично. Пусть будет бренди, — она усаживается поудобнее, опускает руки в воду и наблюдает за игрой водяных струй вокруг них.

Когда бармен подает ей бокал, она делает символический глоток, едва смачивает губы в янтарной жидкости. Говорит: