Ностальгия

— Это очень важно, что кому-то не все равно, куда ты себя растрачиваешь, — отвечаю немного невпопад, и мы садимся, по-прежнему держась за руки, на краешек кривоногого диванчика, сидим с прямыми спинами, глядя в глаза друг другу.

— Всегда есть кто-то, кому не все равно, надо только уметь его заметить.

— Что поделать, слеп я сердцем от природы и чутьем волшебным обделен.

— Это практикой постоянной достигается и тренировками многочисленными.

— Мне трудно противиться вашему опыту.

— У меня вовсе нет такого опыта, я сужу об этом по учебникам.

— Такая очаровательная женщина не может судить о любви по учебникам, — убежденно говорю я.

— От вас снова веет жаром.

— Да, мне не на кого было его растратить — отношения с Сарой не вышли за рамки служебных.

— Тяжело вам приходится…

— Хоть вы меня понимаете…

— Это так важно, чтобы хоть кто-то тебя понимал…

— Мне важно, чтобы меня понимали именно вы…

— Я смогу, я психолог по образованию…

— Увы, психология тут плохой помощник… Даже докторская степень вряд ли спасет…

— Вы меня пугаете…

— Мне кажется, вы сами себя пугаете, Шар.

— Нет, я определенно вас боюсь, Ивен.

Ее ладонь жжет мне руку. Я с усилием отрываюсь от ее глаз и опускаю взгляд на ее губы. Они приоткрыты. Они манят меня нестерпимо. Я сошел с ума. Ложбинка под ее пухлой нижней губой — центр вселенной. Мне уже ничего не страшно, и никакие гипновнушения надо мной не властны.

— Вы боитесь не меня — себя…

— Чертов искуситель. — Грубость из ее губ вылетает чудесной музыкой. — Я уже ничего не боюсь, — добавляет она шепотом. И я касаюсь ее губ. Нам не хватает воздуха — мы забываем дышать. До чертиков неудобно сидеть вот так рядом, склонившись друг к другу, и целоваться, как сумасшедшие, не догадываясь сменить позу и обняться наконец. — Ивен… — произносит она хриплым шепотом, и я пью ее жаркое дыхание и снова впиваюсь ей в губы, я каннибал, тысячи поколений поедателей человеческого мяса бурлят во мне, требуя крови, я жадно покусываю ее податливую плоть, ее язык, я целую кончик ее носа, я впиваюсь в ее шею, я исследую губами ее лоб, ее глаза, когда я касаюсь языком восхитительно нежной мочки, она вздрагивает и снова тянется ко мне, ее горячие прикосновения пронзают мою шею насквозь, молнии простреливают меня до самого паха, и мы уже не видим ничего, она умудряется подняться, она целует меня в поднятое ей навстречу лицо, и мои ладони жадно исследуют ее и никак не могут остановиться. И вот уже только жар в голове. Только кровь гулко бухает где-то в огромный тамтам. И я что-то шепчу несуразное, и она отвечает мне тем же, мы не понимаем ни слова, мы говорим на разных языках, и тела наши переводят то, что мы хотим сказать. Кажется, я рву какие-то кружева. Я рычу, как зверь. Ее стон смешивается с моим. Мы где-то плывем, не касаясь земли. Я не понимаю, что я и где я. Жар от меня растекается, грозя сжечь все вокруг. Я не слышу ничего, кроме биения ее тела. Я выключаюсь, на хрен, как сгоревший предохранитель, вспыхиваю в дикой вспышке короткого замыкания, свет от меня виден за сотни миль, и спутники наблюдения наверняка фиксируют странную аномалию. И, приходя в себя среди клубка спутанной одежды, на пушистом полосатом ковре, с прикушенной до крови губой, ноги связаны узлом в штанинах комбинезона, я понимаю: моя жизнь до сих пор — сплошная репетиция, и я родился только что, и этот новый мир мне нравится чертовски. — Ивен, боже мой. — Теплая ладонь нежно касается моей мокрой от пота груди. — Что же это такое, Ивен! Так не может быть!

Ее ладонь прикасается к моим плечам, она едва касается своими длинными пальцами мышц моего живота, гладит шею, ерошит волосы, она исследует меня жадно и пытливо, словно мы не виделись вечность, я понимаю, что так оно и есть, я только что увидел ее, измятую моим диким порывом, она прекрасна в своей наготе, и мне досадно, что я не помню ничего и только хочется снова и снова быть с нею, ощущать ее, слушать ее дыхание и ловить жаркий шепот, невидимая волна подхватывает нас, несет куда-то, в ушах снова шумит, и я тону в ее бездонных глазах.

— Милый… не здесь… — пытается она слабо протестовать, но я уже не понимаю ее, мы тянемся друг к другу и вновь сливаемся в единое целое, слова ничего не значат для нас, мы пьем друг друга, измученные всепоглощающей жаждой, и никак не можем напиться. — Я люблю тебя… люблю… — шепот ее, как далекая капель, едва доносится до меня, и я снова превращаюсь в сверхновую.