Ностальгия, или Необъявленный визит

Васька раньше делился своими планами на отпуск, только из-за меня он не поехал в этот раз никуда: уступил мне свою кровать, поселившись на раскладушке рядом. Целый месяц мы вспоминали с ним все в шутку называемые «довоенные шалости», облазив заново одичавшие без нас окрестности.

Зараженный мнительностью, я нет-нет, да и прислушивался к ритму сердца, заглядывал в безоблачное небо, ждал своего облачка. Сердце громко отзывалось в груди, отдавалось в шее, в кончиках пальцев, но его четким ритмом зачастую я оставался удовлетворен.

По истечении времени отпуска Васька облачился в форму – его ждал второй курс, меня же – продолжение лечения с серыми буднями.

Глава 11

С опаской подошел к ставшей родной палате, не надеясь увидеть знакомое лицо, а тут такая радость, хотя она и оказалась преждевременной. При встрече с Анзором мы обнялись, как старые добрые друзья. За прошедший месяц рядом с ним выписалось два пациента. Анзор продолжал сыпать прибаутками. И все же внешне он неузнаваемо изменился: в его глазах застыла затаенная, но печать больного человека.

Еще я приметил более чем теплые отношения с Этери. В свободную минутку она заходила в палату, садилась у двери на краешек стула, скорбно сложив на животе руки, она всегда молчала – покорная улыбка не покидала ее горящего румянцем лица. Мне становилось понятно: она стесняется меня, и я под разными предлогами выходил в коридор, оставляя их наедине. Не раз заставал ее сидящей у него на кровати, но это позже, когда он больше лежал. Ее рабочие руки тонули в его нежных объемных ладонях.

Красавицей, даже под большим нажимом, назвать Этери было невозможно: краснощекая пышка маленького росточка, – но сколько природного обаяния, сколько сострадания к боли других. Никогда позже мне не довелось встретить в одном человеке столько искренности и великодушия. Не из праздного судачества, уверен, из сострадания к ней, немного и от скудности больничного обихода, ее историю пересказывали из уст в уста. Поведали мне ее еще тогда, когда первые два месяца надо мной «экспериментировали» и я больше лежал, чем ходил, когда переживал тяжелый кризис. Она сама рассказала мне в общем знакомую, классическую трагедию. Улучшением морального состояния, появившимся желанием бороться и жить я во многом обязан этой девушке из затерянного высоко в горах грузинского села. Она пострадала за свою доверчивость. Над ней надругался парень из ее же села – одноклассник, приехавший из города на побывку к родителям. На родной земле его бы нашли, но он позорно сбежал в неизвестность. Непреложность законов в глубинных корнях этого народа – редкие отклонения в поведении отщепенцев не дадут вам иной картины. От позора она уехала в город. По обычаю горцев, жизнь на родине для нее была окончена. В этом обаятельном человечке живое сострадание лежало на поверхности. Неумолимая статистика именно таким людям не сулит ничего многообещающего – им больше других не везет в сердечных вопросах.

Глава 12

Через некоторое время меня позвали в ординаторскую. Лечащий врач писал – она тут же отложила ручку, встала и присела на кушетку рядом. Внешне она выглядела всегда сосредоточенной, если не суровой. Сегодня, с высоты своего холма, я представляю, как молода она была тогда в свои тридцать пять. Уже в то время, имея обширную практику, она тянула лямку заведующего отделением. В ней сочетались две силы: неприступная суровость боролась в ней с цветущей молодостью.

Она села рядом совсем близко, настолько, что больничные запахи затмились ее своеобразным женским ароматом. Мне стало неловко от такой близости, но вместе с тем мне хотелось прикоснуться к ее руке. Трудно объяснить тот первый юношеский порыв. В нее можно было влюбиться за внешность, и я не знал, как вместить ее в сочетание с деловыми качествами. Она сидела рядом – я ощущал всеми порами ее трепетность, видел на расстоянии легкого наклона ее вздымающуюся дыханием грудь. Некоторое время она молчала, ладонью руки взяла мою голову и прижала к плечу. Эти мгновения стали лучшей терапией из всех прочих. Много позже, очень далеко от того места, когда мне становилось трудно, я вспоминал эти мгновения, и все плохое улетало эхом, растворялось, как весенний снег. В ординаторскую вошел терапевт. Всегда оптимистичный – он вел соседнюю палату, как-то слишком сосредоточенно посмотрел на нас, сморщил высокий лоб, осененный внезапной мыслью, вышел.