Ностальгия по черной магии

В ту ночь мне снилась окружная магистраль: я ехал довольно быстро, машин было много, их становилось все больше и больше, жидкокристаллические дисплеи безоговорочно утверждали, что заторов нет, заторов нет, а впереди была явная пробка, моя машина врезалась в другие, словно громадный кусок мягкой резины – мягкой резины, отчетливо напоминающей чудовище, Левиафана… я проснулся, и на меня навалилась огромная тоска и печаль, окружной больше не было, дисплеи не работали.

– Ты любишь меня? – спросила наутро Марианна. – Скажи, ты меня любишь?

Господи, как можно тратить время на подобные глупости, когда вокруг такое творится.

– Не знаю, – сказал я, еще не успев отойти от ночного кошмара и исчезнувшей окружной, – похоже, что да, но обстоятельства не слишком располагают.

Она опять разревелась, ребенок проснулся и завизжал, я счел за лучшее спуститься этажом ниже, в мастерскую, чтобы не сорваться, в последние дни это случалось со мной не раз, и потом я всегда раскаивался.

Я сварил кофе, долго ли еще можно будет себе позволять эту маленькую роскошь, я ни секунды не верил, что все образуется, что опасности позади, и как раз обдумывал этот мрачный прогноз и что делать с младенцем и с Марианной, когда в дверь постучали.

– Войдите, – сказал я, хватаясь за пушку, пришлось-таки ее купить, – входите, не заперто.

Но это оказался не злоумышленник и не грабитель, а всего-навсего соседка, ей непременно нужно было мне сообщить, что занимать чужую квартиру и воровать чужие вещи нехорошо – она имела в виду мой набег на помещение после смерти всех этих бедных стариков из нашего дома; пока она говорила, мне пришло в голову, что ведь на сторонний взгляд я последний мерзавец, на мне и грабежи, и ночь в Сен-Клу, а теперь я еще и пожиратель стариков. Да-да, вы совершенно правы, в конце концов ответил я, указывая ей дулом пистолета на выход, простите, но у меня много работы, мне нужно рисовать; ее вторжение и вопрос Марианны совсем меня достали – какой смысл вилять, ну дурной поступок, ну злой умысел, ну искренняя любовь или истинная привязанность, мы же уперлись в стену, в самую суть проблемы, и, по моим представлениям, разобраться в ней не хватит никаких наших сил.

Теперь казалось, что по городу пронесся безжалостный ураган: в нижней части улиц громоздились остовы смытых потоками машин – прибившиеся к жилым домам, придавленные рухнувшими фонарями; местами царило полное разорение, от музея Орсе вообще ничего не осталось, полотна, скульптуры – все погибло, затонуло, сгинуло в волнах, в Лувре какието залы были повреждены, какие-то нет, обломки египетских памятников за счет своего веса остались на месте, словно свидетельства древней, несокрушимой магии, высящиеся среди разоренных бедствием помещений.

Так я обошел весь Париж, поклонился, как паломник, любимым местам: лев на площади Данфер не сдвинулся ни на пядь, зато крыши Гран-Пале, дивные застекленные крыши, были пробиты, в них зияло множество дыр, Музей изящных искусств был пуст, на полу еще виднелись потеки грязной воды, наконец я добрался до Ботанического сада, миновал Большую галерею, ее все равно уже уничтожили неуемной модернизацией, и укрылся в Палеонтологическом музее – первый этаж пропал, там царило полное запустение, зато второй каким-то чудом сохранился, всякие мамонты и прочие реконструированные доисторические скелеты не пострадали, в зале плавал неспокойный сумрак и сильный запах сырости. До катастрофы это было одно из моих тайных убежищ, по будням там не бывало никого, я отдыхал душой, прогуливаясь среди этих милых созданий, в окружении шатких декораций, свидетелей эпохи, когда Париж еще не пал жертвой уродливого промоушена и бредового потребительства. Выходя, я подумал, что в теперешней ситуации все эти эстетические соображения неуместны. На набережной Аустерлица юнцы потрошили баки автомобилей, чтобы разжиться горючим, один поднял голову и указал на меня приятелям, я ускорил шаг, размахивая пушкой, и они отстали.

– Убирайтесь, – закричала Марианна через дверь, – убирайтесь, у меня ружье, я буду стрелять!

Замочная скважина была чем-то забита, я не мог повернуть ключ.

– Это я, – заорал я в свою очередь, – не стреляй, не надо, это я!

Неужели паника подступила так близко и теперь подчинит себе всю нашу жизнь?

Она открыла, на ней не было лица, в последние полгода она и так не блистала красотой, но сейчас особенно – видно, была действительно плоха.

– Это ужасно, – она бросилась мне в объятия, – это ужасно, ужасно, ужасно!

Флавий попискивал в своей колыбельке, явно в полном порядке, – значит, на семейном фронте ничего не стряслось.

– Они убили соседку.

Я не спеша разулся, каждый раз меня тянуло пойти на кухню умыться, но напрасно, кран уже давно покрывался ржавчиной. Марианна тихо заплакала, заламывая руки; они напали на дом, юнцы явились под вечер, судя по всему, в надежде заловить двух девчонок из квартиры напротив, прелестных сестер, переживших дожди и нищету, но это им не удалось, девочки сумели уйти по крышам, и тогда они вломились к соседке и изнасиловали ее.