Ностальгия по чужбине. Книга первая

— Увы, ничем не могу вам помочь, — развел руками молодой человек. — По существующему положению, бывшие граждане СССР, натурализовавшиеся в США, могут вернуться в Советский Союз в качестве туристов только спустя десять лет после получения гражданства США. А вы, насколько мне известно, получили американское гражданство только в 1980 году. Кроме того, в данный момент не имеет ровным счетом никакого значения, ЗА ЧТО ИМЕННО вас лишили гражданства. Вы же понимаете, Валентина Васильевна, что решение высшего органа законодательной власти страны необоснованным не бывает. Я не припомню ни одного случая, когда лицу, лишенному гражданства, выдавали разрешение на въезд в Советский Союз. Одним словом, не получается у нас вами, Валентина Васильевна…

Это лицемерное, фальшивое «у нас с вами» окончательно меня добило. Несмотря на то, что все происходило как в тумане и мое тогдашнее душевное состояние иначе как приторможенным назвать было трудно, я мобилизовала жалкие остатки воли и выдержки и, набрав в легкие побольше воздуха, чтобы голос предательски не дрожал, прохрипела:

— Спасибо за время, которое вы мне уделили, молодой человек. Единственное, что я могу пожелать вам на прощанье, это чтобы вы, как и я сейчас, никогда бы не смогли похоронить свою мать. И пусть простит мне Бог эти слова, но, родив ничтожество вроде вас, эта женщина заслужила столь горькую участь…

За такие слова в Москве он бы расквасил мне лицо.

Но американской гражданке, тем более, в Лoc-Анджелесе, он даже не ответил. Хотя я видела, каких усилий стоила ему эта дипломатическая сдержанность. Просто, как и все капитаны, этот подонок в бесцветной личине консульского сотрудника, мечтал когда-нибудь стать майором…

Пытаясь разобраться в обрывках самых разных, не связанных между собой мыслей, мелькавших в голове после странного утреннего звонка, я, прижавшись носом к холодному оконному стеклу и автоматически подумав, что снег Южной Калифорнии даже отдаленно не напоминает белые ландшафты Подмосковья, впервые почувствовала себя неуютно в своем собственном доме.

— Да что с тобой, дорогая?

Юджин подошел сзади и уткнулся носом в мои всклокоченные со сна волосы.

— Ничего особенного. Так, дурные предчувствия…

— Тебе принести кофе, Вэл?

— Что? — я оторвалась от окна и дурных мыслей. — Зачем кофе?..

— А затем, что нормальные родители утром пьют кофе и еще готовят завтрак для своих детей! — произнесла на английском просунутая в дверной проем спальни вихрастая голова моего четырехлетнего младшего сына Тима — в пижаме и босиком. — Дети голодные, между прочим, — добавил он по-русски.

Последняя фраза адресовалась лично мне. Еще до рождения нашего первенца, мы с Юджином заключили устное соглашение: сколько бы у нас ни было детей, все они обязательно будут говорить по-русски. Дальнейшее уже зависело от целей, которые ставили перед собой мои сыновья: если им нужно было что-то от отца, они говорили по-английски, если от матери — то по-русски. Языковое разделение привело к тому, что, как это ни покажется странным, и Юджин-младший, и, особенно, Тим свободно и непринужденно владели обоими языками, никогда не вставляя в английскую речь русские слова и наоборот.

— Ты почему босиком, малыш? — спросила я.

— А ты почему? — спросил Тим.

— Я первая спросила.

— Я не нашел тапочки. Ты тоже?

— Естественно, — улыбнулась я и раскинула руки. — Ну, бегом ко мне, неспокойное дитя запоздалой зрелости!..

Тим издал воинствующий клич индейца и уже через мгновение висел у меня на шее, обхватив мою спину костлявыми пятками.

— А что делает Юджин?

— Уже десять минут как чистит зубы.

— Почем бы тебе не присоединиться к брату?

— А какой смысл? Рано или поздно, но ты ведь все равно нас накормишь, верно, ма? Так я лучше поем вначале, а уже потом…

— Пошли почистим зубы вместе, дипломат, — сказал Юджин, снимая с меня Тима. — А то мне одному скучно…

* * *

…Посланник басистого банкира Эрлиха позвонил в нашу дверь через сорок минут, когда Юджин и Тим, покончив со своими мерзкими кукурузными хлопьями (я, несмотря на все старания, так и не сумела приучить своих сыновей к русской манной каше, которой меня пичкали все детство) умчались вместе с соседскими мальчишками лепить что-то из снега, а мы с Юджином молча допивали по второй чашке кофе.

Как я и предполагала, на пороге стоял молодой клерк с сообразительными, живыми глазами самого успевающего ученика класса. В роскошной светло-коричневой дубленке и огромной меховой ушанке, на которую, по моим самым скромным подсчетам, пошло не менее пяти шкур половозрелых канадских бобров. На втором плане, перед решетчатой оградой нашего дома, стоял припаркованный с немецкой аккуратностью добротный черный «мерседес-320», явно принадлежащий почтенному «Франкфуртер коммерциал банку» — я уже привыкла к тому, что в Америке банковские и прочие клерки ездят на «тойотах».

— Госпожа Вэлэри Спарк? — с таким же жутким немецким акцентом, как и его босс, спросил молодой человек

— Да, это я.

— Мое имя Юпп Штейнгель, — представился отличник. — Вам должен был позвонить мой шеф, герр Эрлих…