Ностальгия по чужбине. Книга первая

— Хрущев тоже не был монархом, — отмахнулся Горбачев. — Но ХХ съезд, как видишь, провел. И культ личности Сталина, несмотря на яростное сопротивление наших сталинистов, развенчал!..

— Хрущев понимал взаимозависимость и хронологию проведения демократических реформ и функционирование институтов сдерживания, — тщательно подбирая слова, ответил Воронцов. — Идею проведения XX съезда Хрущев начал реализовывать только после того, как убедился, что армия, КГБ и МВД не только целиком на его стороне, но и полностью контролирует положение в государстве. Не мне вам говорить, Михал Сергеич, что в те годы на учете находился каждый исчезнувший ствол, каждое имя инакомыслящего… Это и есть разумный плацдарм для начала политических и экономических реформ. Кстати, наступлению демократии в США тоже ведь предшествовала длинная цепь исторических событий, в которых решающую роль сыграли силовые структуры — от войны между Севером и Югом до полного развязывания рук ФБР во времена Маккарти…

— Хрущев, значит, понимал… — родимое пятно генсека налилось кровью. — А я, стало быть, не понимаю?..

— Но вы же сами признаете, что осуществление ваших реформ наталкивается на сопротивление масс. И мы — я имею в виду КГБ, милицию и даже армию — практически бессильны как-то влиять на этот процесс… Народ чересчур стремительно погрузился в атмосферу вседозволенности, Михал Сергеич. И сегодня мы только начинаем пожинать плоды…

— Что плохого в идее демократизации общества, в его открытости? — привстав, Горбачев смотрел на первого зампреда КГБ с нескрываемой ненавистью. — Советские люди не должны ничего бояться, не должны дрожать в страхе перед карающей рукой госбезопасности!.. Сталинские времена не вернутся, как ты этого не понимаешь, генерал?! Никогда не вернутся!..

В кабинете генерального секретаря ЦК КПСС воцарилась зловещая пауза. Воронцов побледнел, словно только что получил публичную пощечину. Он вытащил из кармана брюк носовой платок, медленно оттер лоб, на котором выступили частые бисеринки пота, и, глубоко вздохнув, негромко произнес:

— Я потомственный интеллигент, Михаил Сергеевич. Из семьи московских учителей. И в КГБ пришел не по путевке комсомола, а из дипломатической Академии, которую закончил с красным дипломом. Мои деды по отцовской и материнской линии были расстреляны за правый уклон еще в конце тридцатых годов. Мой отец погиб при взятии Кенисберга, командуя мотострелковым полком. Кроме того, в шестьдесят девятом году я защитил на кафедре международного права МГИМО докторскую диссертацию о правовых аспектах западных демократий. Следовательно, мне, профессору юриспруденции, доктору наук, в течение двадцати лет возглавляющему советскую внешнюю разведку, нет необходимости объяснять историческую и нравственную невозможность возврата к временам сталинских репрессий, к временам антинародного террора и тотального недоверия в обществе… Тем не менее, я убежден в том, что любая модель политического, экономического и социального реформирования должна опираться на четкую правовую основу, на сознательность и политическую культуру масс и высокий профессиональный, нравственный авторитет правоохранительных органов. А то, что происходит сейчас… Согласитесь, Михаил Сергеевич, есть существенная разница между организацией коммунистического субботника и беспределом Ходынского поля. Хотя и то, и другое считают проявлением патриотизма…

— А ведь ты меня не любишь, генерал Воронцов? — Горбачев смотрел исподолобья, набычившись.

Воронцов молчал.

— Я ведь не похож на твоего кумира, верно? — продолжал допытываться Горбачев. — Андропов был умнее, да? Так почему же ты приходишь в этот кабинет, генерал?

— Я на службе, товарищ Горбачев, — сухо отчеканил Воронцов. — Я кадровый работник КГБ в звании генерал-полковника и давал присягу Отчизне…

— Это не проблема! — почти шепотом произнес Горбачев. — Я тебя освобожу от этой присяги!

— Освободить можно от должности, товарищ Горбачев, — спокойно ответил Воронцов и встал. — А от воинской присяги освобождают только две вещи — собственная совесть или смерть. Честь имею, товарищ генеральный секретарь ЦК КПСС! — и развернувшись через левое плечо Воронцов строевым шагом покинул главный кабинет разваливающейся страны…

* * *

«Если у тебя скверно на душе — не выясняй ни с кем причину. А уж тем более, с самим собой. Просто постарайся как можно быстрее заснуть…» В течение трех недель, которые Мишин под неусыпным контролем провел на базе ПГУ, слова матери, ушедшей из жизни очень рано, когда он только закончил школу, напоминали о себе буквально каждую секунду, торкаясь изнутри подобно некормленным птенцам в осиротевшем гнезде. И чем меньше ему давали спать — этот срок его надзиратели последовательно сократили с семи до пяти часов в сутки — тем болезненнее он ощущал потребность забыться, чем-то оглушить себя, лишь бы только не думать…