Ностальгия по чужбине. Книга первая

Алексей Быстров остановился и замер. Он практически ничего не видел — только ослепительные, добела раскаленные диски прожекторов. Внутренний голос — другой, добрый и знакомый, совсем непохожий на тот, приказавший положить оружие, — приказывал ему подчиниться, умолял сделать то, что от него требуют… Но что-то в сознании Быстрова блокировало этот приказ, отчаянно противилось ему. Он никогда не умел признавать свое поражение, всегда находил в себе силы и волю вырвать победу зубами, на последнем вздохе, вопреки надеждам тех, кто мечтал увидеть, как он, размазывая кровь по разбитому лицу, уползает в угол, чтобы зализать раны…

«Свет… Они сильнее только потому, что видят меня, а я их — нет!.. — железными молоточками стучала, билась в мозгах единственная мысль. — Но стоит мне их увидеть, разглядеть их лица, их руки, которые хотят вцепиться в мое горло, и мы еще посмотрим, чья возьмет, посмотрим, кто у кого запросит пощады… Проклятый свет! Ты думаешь, ты сильнее? Так вот тебе! Вот!.. Вот!!.. Вот!!!..»

Алексей продолжал остервенело жать на спусковые крючки двух «магнумов», изрыгавших свинец, в сияющие рожи прожекторов, даже после того, как в его теле сидело не меньше двадцати автоматных и пистолетных пуль… И когда свет в глазах стал медленно гаснуть, он еще успел испытать сладкое чувство победы в драке. «Я все же заставил угаснуть эти мерзкие прожектора…» — подумал он каким-то остатком сознания.

Последнее, что успел ощутить Алексей Быстров, завалившийся на бок, с широко раскрытыми глазами, уже затянутыми серой пеленой вечности, был тонкий, ласковый палец Доры Ильиничны, который она медленно поднесла к его непослушным, каменеющим губам. И еще почти неслышный, доносящийся откуда-то сверху, издалека, шелест слов: «Тише, Леша… Тише…»

13

Париж.

Базилика Сакре-Кер.

Январь 1986 года

Город, которым я безнадежно и безответно грезила всю свою жизнь, город, всегда казавшийся мне таким же ярким, далеким и недосягаемым, как Полярная звезда, открылся внезапно и пронзительно — так после бесконечно долгого пребывания в багровом полумраке любительской фотолаборатории впервые выходишь на залитую солнцем улицу.

Стоя на мокрых от растаявшего снега ступеньках Лионского вокзала и вдыхая терпкий, с едва ощутимым привкусом дыма печных труб, воздух, я зачаровано скользила взглядом по спешащим по своим делам людям в темных плащах и ярких накидках, многоцветью магазинных витрин, высоченным серым зданиям, полукольцом охвативших противоположную сторону привокзальной площади, даже не задаваясь вопросом, почему все это кажется мне таким знакомым…

Как ни странно, но ни на одной иллюстрации или фотографии я никогда раньше не видела заснеженный Париж. И от того он казался мне еще таинственнее и прозрачнее — как взгляд Незнакомки, просунувшей озябшие пальцы в белую муфту зимы.

Какое-то особое, внутреннее чутье (доброй памяти университетский военрук Александр Алексеевич с вдавленными висками и привычкой ходить исключительно строевым шагом, назвал бы его «шестым чувством пограничника») подсказывало мне, что эта нежданная, вызванная стечением кошмарных обстоятельств встреча с Парижем, не может (да и не должна, наверное) длится долго. Как, впрочем, и все, о чем ты мечтаешь по-настоящему. Как всегда, я ничего не могла сделать со своими застарелыми, въевшимися в плоть, кровь и сознание советскими мироощущениями, в соответствии с которыми нормальное состояние человека — это когда ему трудно, тяжело и плохо. Но при этом есть надежда (как правило, ничем и никак не подтвержденная), что когда-нибудь ему будет очень хорошо.

С этой надеждой люди взрослели, старились и умирали.

До назначенной по телефону встречи на ступенях Сакре-Кер оставалась настоящая прорва времени — почти восемь часов. Я могла скоротать их в отеле, переждать в кафе или на трех подряд киносеансах. Но сделала в итоге то, что сделал бы на моем месте любой нормальный человек — решила побродить по городу.

Господи, я так много знала о Париже, я прочла такое несусветное количество книг и статей, воспоминаний и эссе об этом городе, что мне не понадобились ни план города, ни путеводитель для туриста, ни даже мой фундаментальный французский. Я просто пересекла площадь, спустилась в метро и, как слепой музыкант, по инерции ощупывающий палочкой стертые ступени и ориентирующийся только на объявление станций — бульвар Монмартр, Елисейские поля, Площадь Согласия, Нотр-Дам, бульвар Клиши, Латинский квартал — безошибочно определяла время, когда надо выходить из вагона и подниматься наверх. Не для того, чтобы увидеть, — я видела эти здания, шпили и купола сотни, тысяч раз, — а чтобы ощутить РЕАЛЬНОСТЬ своих девичьих грез, чтобы почувствовать свое физическое присутствие в Париже.

Как все просто, и как непостижимо!..