Ностальгия по убийству

Рядом со мной раздался глухой стон. Я повернула голову: бледная Селестина сидела, закусив губу. Черт побери, Джон Меннинг — ее отец. Я совершенно забыла про это обстоятельство.

— Прости, Селестина, я не хотела...

— Ты тут, Мэвис, ни при чем. Расскажи, чем все это кончилось.

— Чем-чем... — я пожала плечами. — Эсквит сказал, что лично мне придется искупить грех моего отца. Какая-то абракадабра, бред пьяного осла. Ну а потом... Вдруг все исчезло. Синий туман — и все. Эсквит растаял, как призрак.

— Мэвис должна расплатиться за грехи отца? — медленно произнес Иган. — Действительно бред пьяного осла. Какое отношение имеет отец Мэвис к Олтону Эсквиту?

— Это вы все ослы! — яростно заговорила Селестина. — Призрак приходил не к Мэвис, а ко мне. Он решил, что разговаривает со мной. Мэвис случайно перепутала комнаты и ночевала в моей спальне.

— Ну вот что, если мы не прекратим этот разговор, то скоро все помешаемся, — прервал ее Алекс. — Мэвис приснился кошмар. Больше говорить не о чем. Разве что... Почему призрак упомянул имя Джона Меннинга да еще заявил, что Меннинг виновен, так как находился в подвале?

— Клянусь: я узнаю это, — прошептала Селестина.

Глава 5

«Ну как его не люби-и-ить!»

Берт Бэнкрофт закончил зонг, напевая с листа. Нина зажала уши, потому что Берт страшно фальшивил. За роялем сидел Иган Ганн. Чтобы перебить впечатление от пения своего соавтора, он несколько раз повторил последнюю музыкальную фразу.

— Отвратительно, — заявила Нина. — Не знаю, как я такое буду петь. Между прочим, этим зонгом завершается первый акт.

— Все не так уж плохо, — сказал Уолтер. — Жизнеутверждающая мелодия, ритм, темп...

— Мелодия хорошая, — согласилась Трейси, — только слова пошлые. В каком притоне наш драгоценный Берт слышал нечто подобное?

— Текст можно доработать, — отдуваясь, произнес тучный Алекс. — Главное, понять, что за смысл мы хотим вложить в эту песенку.

Нина сверкнула глазами.

— Не доработать, а переписать! — воскликнула она.

— Иначе мюзикл провалится с треском! — добавила Трейси и многозначительно посмотрела на Бланта.

— Трейси права, — Нина разъярилась не на шутку. — А ты, Алекс, тупоголовый, как...

— Да что вы так набросились! — взмолился Берт Бэнкрофт. — Текст вполне нормальный. Я изложил... хм, в стихотворной форме события первого акта, чтобы зрители еще раз все обдумали, вникли...

— Безмозглый мешок с соломой!

Нина поняла, что переборщила, и сбавила тон.

— Ну, извините, Берт. Песня не должна быть глупой или скучной. И вовсе не обязательно пересказывать все, что происходило в первом акте. Слова могут быть о чем угодно, но пусть у зрителя возникает ассоциация... Вы понимаете, о чем я говорю? Мне нужна легкая, запоминающаяся, яркая песня с простыми, но доходчивыми словами. Ее будут потом напевать в машине, под душем, на прогулке... Это шлягер, хит... Может, вас стукнуть по голове, чтобы дошло?! Черт-те что! Я не обязана объяснять автору прописные истины!

Эта свара мне порядком надоела. Вот уже два часа они ругались, обзывали друг друга по всякому поводу и вообще без поводов. А за окном сияло солнышко и пели птицы. Почему я должна выслушивать так называемые «творческие споры»? И не отправиться ли на природу? «Творцы» настолько заняты собой, что вряд ли заметят мое отсутствие.

Так и получилось.

С каким наслаждением вдохнула я полной грудью свежий воздух! Да здравствуют душистые травы и ласковый ветерок!

Я пересекла двор и остановилась у небольшого озерца. Очень хотелось искупаться, но берега были топкими, заросшими травой, а воду покрывала ряска, так что я решила не рисковать.

Я стояла и смотрела на озеро, как вдруг за моей спиной раздалось:

— Остатки былой роскоши... Все заканчивается одинаково: гниение и распад...

Обернувшись, я увидела маленькую старушку, похожую на сушеное яблоко.

— Да, плесень и гниль — это ужасно, — сказала я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

Понять, сколько моей собеседнице лет, было невозможно. Седые прилизанные волосы обтягивали ее череп, кожа на шее была ужасающе морщинистой, дряблой, на лбу и щеках виднелись пигментные пятна, но вот глаза... Они поражали своей голубизной и яркостью. Старушка напялила на себя какой-то мешок из синей груботканой материи. Он болтался на ней, как на колу. Обуви я не видела, потому что подол платья доходил до самой травы, но не сомневалась, что на ногах у этой ведьмы какие-нибудь деревянные башмаки или плетеные сандалии.

— Доброе утро, — поприветствовала меня старушка.

Я из вежливости ответила:

— Доброе... Меня зовут Мэвис. Мэвис Зейдлиц.

— А меня зовут Агатой. Все собрались? Сидят в доме?

— О ком вы говорите? — опешила я.

— Я говорю про эту рыжую сучку, ее прихвостня и ненаглядную дочурку.

Сказав это, она сделала вид, что пошутила, обнажив в улыбке ряд неровных потемневших и выщербленных зубов.

— А ты почему здесь? — прищурила она глаз.

Я поведала вредной старушке «легенду», сочиненную Ниной, про то, что моя мать когда-то работала с ней на одних подмостках.

— Ложь, — уверенно заявила эта особа. И снова улыбнулась, показав свои отвратительные зубы.