Ностальгия по унесенным ветром

Знаки внимания седовласого джентльмена, еще совсем недавно казавшиеся ей очень приятными, сегодня не вызывали у нее ничего, кроме раздражения, и спустя некоторое время Скарлетт поняла, что далее выносить его общество она уже не сможет. – Мне следует сегодня же оповестить его об отъезде – решила она. – При таком положении вещей нам следует немедленно расстаться.

Да знай она какие виды имеет на нее Эдвард Гирд, ни за что бы не поехала в Новый Орлеан! И тут она вспомнила, как Ретт намекал ей на намерения ее нового знакомого и подумала, что он, как всегда, оказался прав и дальновиден.

Ретт! – Воспоминания о нем, усугубленные бокалом хмельного вина, тут же разбередили ей душу, и она окинула взглядом чужую, веселящуюся толпу людей. Все они были объяты весельем и связаны общностью интересов, роднящих их на этом совместном празднике, все, но только не она, Скарлетт!

И Эдвард Гирд – ее случайный спаситель, за которого она еще вчера пыталась ухватиться как утопающий за соломинку, был также далек от нее, как и все эти люди. – Зачем она здесь? Что делает она среди этих незнакомцев, которых едва знает по имени? – Господи! – Для чего понадобилось гнетущей, неугомонной силе по имени «Одиночество» занести ее сюда, на этот случайный пирующий островок, такой радушный с виду, но такой ей чужой!

Ретт! – Вот кого хотелось бы увидеть ей сейчас вместо всей этой пестрой толпы людей! Ретт был единственным человеком на свете, к которому стремилась ее душа, способная обрести утешение только в его крепких объятиях!

Глава 60

А Ретт в это время ехал в поезде, томимый нетерпением, ибо прозрение, которое снизошло на него сегодня утром и решение, принятое, в связи с этим, делало его поездку совершенно невыносимой. Жаркие послеполуденные лучи, распластавшиеся по всему вагону, от которых невозможно было укрыться, усугубляли эту ситуацию еще больше, и имей он крылья, так и выпрыгнул бы на ходу из этого душного, едва плетущегося поезда и что есть мочи, помчался бы в Атланту.

Да, это случилось сегодня утром. Истина, засевшая в глубине его сознания, словно заноза, терзавшая израненную душу все эти годы, внезапно вышла наружу, заставив его упрямый рассудок безоговорочно ее принять. Она явилась реальной и неоспоримой, против которой нельзя было привести ни одного достойного довода и не признать ее сути, а вместе с тем и неизбежности.

Он любил Скарлетт все эти годы, несмотря на то что вел сознательную, непримиримую борьбу против этой любви, взяв на себя смелость вершителя собственной судьбы. А сегодня утром он сдался, не в силах больше бороться и признал себя пораженным в этой неравной борьбе со своей любовью.

Какой смысл водить себя за нос и прятаться за собственные убеждения как страус под крыло! – Сказал он себе, как только эта истина предстала перед ним во всей своей реальности. И как только он себе это сказал, тут же почувствовал полную свободу. Ему стало легко, словно чья-то железная рука, державшая его непокорное сердце столько времени, внезапно отпустила его на волю, и он вздохнул полной грудью.

Он любил Скарлетт сознательно и бессознательно, с тех самых пор, как однажды весенним майским утром увидел ее в Двенадцати Дубах, но любовь эта была совсем не простой, ее нельзя было сравнить с полноводной, широкой рекой, текущей по течению стремительным, бурлящим потоком и выходящей за берега от полноты своих чувств. Она, напротив, была подобна небольшому, но живому и сильному ключу, бьющему из самых недр, и несмотря на преграды и заторы, обоюдно чинимые с двух сторон, продолжала жить, сметая все на своем нелегком пути.

Даже в тот осенний холодный день, когда он, гонимый безысходным горем, и уставший от бесконечного, бесполезного поединка, который на протяжении многих лет негласно существовал между ним и Эшли Уилксом, безжалостно захлопнул перед Скарлетт дверь и растворился в густом, сером тумане, он по-прежнему безотчетно ее любил. Он понял это только сейчас, когда жгучая, нестерпимая боль по Бонни прошла, поначалу, уступив место гнетущей тоске, потом апатии и безразличию к жизни, и только теперь возрождению к ней, а вместе с тем и к неизменному чувству любви.

Скарлетт! Скарлетт! Скарлетт! – Навязчиво выстукивали колеса, заставляя его сердце замирать от сладостного предчувствия встречи. Боже мой, как хотелось ему скорее заключить ее в свои объятия и целовать, целовать… Желание овладело им с такой силой, что по всему телу пробежала дрожь. Он на минуту закрыл глаза, и его изголодавшийся мозг моментально включился в работу, выуживая из памяти волнующие воспоминания.

Он вспомнил ту ночь, когда насильно унес Скарлетт в спальню и овладев ею против воли, внезапно добился ответных ласк, неопытных, робких, но желанных, впервые заявивших о себе не только ему, но и ей самой. О, как сладок тогда был для него этот миг, миг блаженства, от сознания того, что он доставил ей наслаждение!