Ностальгия

– Только ты не груби! Не груби. Я комиссар Щеглов. Звать можешь меня Иваном Дмитричем.

Николя молчал.

– Ну, чего молчишь?

– А что я должен делать? Хотя бы сесть предложили.

– Сесть? – Щеглов захохотал. – А ты и так в сарае у меня сидишь.

Двое молодых красноармейцев тоже захохотали.

– Итак, как тебя зовут?

– Вы же знаете.

– Черт, как тебя зовут?

– Николя.

Щеглов поморщился:

– Фу, хватит нам ваших французских имен и французских словечек, господа буржуи!

Как по-русски тебя звали?

Николя удивился:

– Звали или зовут?

– Именно – звали, поскольку тебя скоро повесят. Нет, веревки нет, тебя расстреляют.

– Enfin… C’ est le mot.

– Чё ты мне бормочешь по-французски? – процедил сквозь зубы Щеглов. – Чай, не барышня я. О любви лепетать!

Двое красноармейцев захохотали.

– Ну, отвечай, как тебя зовут!

– Николай Воронцов.

– Может, сразу его в расход, Иван Дмитриевич? – предложил один из красноармейцев.

– Нет, пока нет.

– Кто был никем, тот встанет всем, – тихо напел известные слова революционной песни Николя.

– Да! Именно так! – победно провозгласил Щеглов, сверкая глазами. – Мы победим!

– Кто был нулем, останется нулем, – уточнил Николя, стараясь не смотреть на злое лицо комиссара.

– Что-о?! Да ты что себе позволяешь?!

– Как может нуль стать кем-то? Нуль, помноженный на тот же нуль, будет нуль. А вы в своем гимне идиотов…

Никогда еще в жизни не слышал Николя такого бешеного рева. Щеглов выпучил глаза так, что они, казалось, вот-вот вылезут из орбит, и покраснел:

– Молчать!! Убью!! – Он поднял маузер со стола, взвел курок, целясь в Николя.

– Ну, пли… – подсказал Николя, бесстрашно улыбаясь комиссару.

– А ты вроде не боишься?!

– Да, вуаля… Je m’ en fiohe.

Щеглов еле сдержался, чтобы не выстрелить в Николя. Руки Щеглова тряслись, но через минуту он совладал с собой, опустил маузер и сел.

– По-французски изволишь балакать? Чего сказал-то, буржуин?

– Стреляйте, мне наплевать.

– Да ну? – Щеглов порывисто вскочил с маузером, но потом остыл, сел. – Эх, белая гвардия! Вас всех мы уничтожим! Пришло наше время!

После короткой паузы Николя спросил комиссара со скрытой иронией в голосе:

– А как вы понимаете слова «В борьбе за это»?

– Не понял.

– Ну, ваши красные поют везде, что они умрут, как один, в борьбе за это.

– Да! – Щеглов поднялся, посветлел, поднял голову, пытаясь напеть известные слова песни, что получилось у него совсем плохо, даже отдаленно похоже на пение не было, что чуть рассмешило красноармейцев: – И все умрем в борьбе за это!

Как истинный фанатик, Щеглов верил в коммунистическое будущее всего человечества, верил, что всё поделят между людьми поровну, что настанет земной рай, только нужно поскорее расправиться со всеми буржуями и белогвардейцами, не обращая внимания на возможные людские жертвы – ведь лес рубят – щепки летят, как приговаривали его коммунистические учителя, но в силу своей неграмотности (он окончил лишь четыре класса в школе) не мог знать, что всё это утопия, даже слова такого в его лексиконе не было, и не может наступить земной рай после грабежа одних и дележки награбленного другими.

– C’ est le mot… Именно так поете, – пояснил Николя.

– Да, поем!

– Так поясните, что значит «это»?

Щеглов обескуражено глядел на улыбающегося Николя и не мог найти толкового ответа. В действительности в песне звучали такие слова «в борьбе за это», но за что Щеглов не мог ответить сразу, хотя и понимал, что за светлое будущее человечества, за буржуйское добро и так далее. Словом, он мог долго перечислять, за что надо бороться с буржуями, но тут, глядя на улыбающееся лицо белого офицера, он не смог моментально ответить и лишь еще больше злился. Щеглов лишь недоумевал, почему белый офицер так спокоен, хладнокровен, уверен в себе, ведь скоро ж его расстреляют…

«Ну и выдержка у этого белого», – подумал Щеглов, а вслух протянул:

– Как что такое это… Это… Это наше всё… Это наша жизнь…

– Понятно, очень четко и внятно объяснили, – подытожил Николя, перестав улыбаться.

– В общем… ты… хватит вопросики мне задавать! – вспылил Щеглов. – Здесь только я вопросы задаю!

Николя решил помолчать.

– Итак, отвечай! Имя, фамилия! – потребовал Щеглов, хмурясь.

– Николя. Николай Воронцов.

– Так, звание какое?

– И это вы знае…

– Черт, звание!

– Капитан.

Капитан, значит? Ладно… А где твой отряд?

– Нет его… Ваши красные сволочи его уничтожили.

– Что-о?! Да я тебя…

– Расстреляете? Ну и ладно.

– И не боишься?

Николя пожал плечами, ответив:

– Vous savez… Как сказать… Скорее – нет, чем – да.

– И откуда такая храбрость у белой гвардии?

– А мы знаем, куда попадем. Не то, что ваши красные.

– Гм, куда ты попадешь, буржуй?

– В рай, – с милой улыбкой ответил Николя.

– Ну, ты, нам религиозную пропаганду здесь не проводи! – строго произнес Щеглов. – Опиума для народа нам не надо.

– Гм, для кого-то она опиум, а для кого – духовное утешение, благодать, – заметил Николя.

После короткой паузы Николя поинтересовался:

– Может, мне можно присесть, комиссар?

– Ты скоро ляжешь, чего тебе сидеть-то.

– А стул нельзя мне принести?

– Нету здеся стульев для буржуинов! Нету! – грубо ответил Шеглов.

– Нету, так нету… Постоим.