Ностальящее. Собрание наблюдений

Итак, судя по российским рекламным клипам и заставкам на телевидении, рекламным щитам на улицах, искомая идентичность складывается вокруг малоудачливого гражданина, робко начавшего свое дело, сохранившего советские (школьные) представления об отечественной культуре и ориентирующегося на консервативную систему межличностных отношений. Он ездит в метро или на троллейбусе, прошел всю войну, кует что-то железное и более всего радуется экономии чистящих средств. Он — добр, любит животных и детей, она — великодушно отдает свою жизнь бесконечной стирке его рубашек. Их дети, правда, больше взрослых приобщились к западной цивилизации — они катаются на роликах, жуют «Риглиз перминт» и пьют пепси-колу. Все это виртуальное семейство постсоветских россиян обитает в гжельско-хохломском интерьере и с удовольствием смотрит по вечерам телевизор «Витязь», который показывает натурального витязя, облаченного в древнерусские шлем и кольчугу (семейство испытывает законный патриотический прилив гордости — правда, закадровый голос вкрадчиво объясняет, что «Витязь» целиком собран из импортных частей).

От «Русского проекта» — к «Русскому стандарту»

Общее название рекламно-идеологического телесериала Дениса Евстигнеева — «Русский проект» — не случайно. Дело не только в модном словечке «проект». Действительно, к 1996 году уже стало казаться, что можно (и пора) начинать думать о будущем, планировать его. И хотя в самом сериале от будущего практически ничего еще не было, то хотя бы название обещало некую перспективу.

В принципе же, повторяю, и реклама, и ТВ-передачи, и лозунги (разных движений), и памятники, переименования, юбилеи, праздники, награды (ордена и медали), — все это обращало в прошлое. Будущее смотрелось преимущественно как чудесная реанимация прекрасного прошедшего (ленинско-сталинского или дореволюционно-царского — в данном случае значения не имеет). Будущее было предметом сомнительным — как «светлое», оно было полностью скомпрометировано. Советская целеустремленность (все — для будущего, настоящее есть только ступень к нему, ступень, которую надо преодолеть и отбросить; черновик жизни), вектор времени, энергично направленный вперед, реализуемый «проект» были подвергнуты тотальной отмене и даже осмеянию. Но вместе с этим освобождением от иллюзий планируемого будущего у общества атрофировалось желание планировать вообще.

Практически все новомодные и пикейножилетные предложения по «русской идее» тоже были реанимационными, гляделись эдакой «белибердяевщиной», если вспомнить словцо Геннадия Сергеевича из «Предварительных итогов» Юрия Трифонова, кинутое пренебрежительно не в сторону Николая Бердяева, а в сторону его «продолжателей» и интерпретаторов.

«После Бердяева» страна прошла через не один исторический перелом, существенно скорректировавший разнообразные идеи русских философов — и Бердяева, и Федотова, и Ильина… А их упрощение все продолжалось.

Проект — слово звучало более технологично, чем идея. Идею предложить обществу невозможно, не получится, общество ее отторгнет, если оно не едино, и если само ее не предложит.

А проект — что ж, почему нет?

Но проекты разочаровали — непосредственной практикой своего воплощения.

На смену слову проект пришло слово стандарт. «Русский стандарт» — чем еще объединить и вдохновить Россию, если не общенациональным напитком?