Ностальящее. Собрание наблюдений

Сана — поэт, ей двадцать пять, она, в отличие от Кьеля, «финская» финка. Маленького роста, «с небольшой, но ухватистой силою». Наголо обритая — голова смешная, круглая, детская; черная одежда: однажды Сана вышла в коридор в пижамке серого цвета: лучше работается, когда телу свободно! Сана смеется всеми сразу крупными белыми зубами. Сану навещает сестра — худенькая, вся в сине-джинсовом, в панамке и со штативом: сестра — фотограф. Мы ненароком оказались свидетелями их встречи: сестры кинулись друг к другу с визгом, как будто сто лет не видались. А назавтра они уже ехали на велосипедах на пикник, с клетчатым пледом и корзинкой с едой на багажнике.

С немецкой переводчицей Верой читатель уже знаком.

Вера приехала сюда «дочищать» перевод книги Дины Рубиной «Вот придет мессия!». Каждый день у нее накапливались ко мне трудные вопросы — чаще всего связанные с виртуозным использованием Диной обсценной лексики, вернее, трансформацией этой лексики в израильском варианте. И вот представьте себе: сидим мы с Верой на скамейке, под нами — храм, крыши, море крыш, и просто море моря, красота неописуемая, а я ей объясняю смысл сами понимаете чего. Вера мучается, ибо немецкое чувство юмора в языке требует анально- фекальной, а отнюдь не генитальной лексики. Поэтому Вера очень радуется, когда в тексте у Дины возникают слова, образованные от корневого «говно». Вера — верный друг в прогулках и в питании: она готовит, а я нахваливаю. Вера — редкий человеческий экземпляр: она с мужем и детьми сумела официально эмигрировать из Восточного Берлина в Западный в 1985 году. А в 1989-м, как все знают, рухнула Берлинская стена — и весь Восточный Берлин стал просто Берлином (как, впрочем, и Западный). И весь день напролет после крушения стены к Вере шли и ехали на метро гости, друзья и родственники из бывшего Восточного Берлина. Покойный Верин отец был журналистом, коммунистом, из идеалистов, действительно верящих, с клеймом Заксенхаузена на руке.

О сочетании предметов

Никого здесь не смущает разностильность. Никто не придерживается стандарта. Все оформляется так, как сложилось.

В этом одна из тайн шведского уюта и готландского своеобразия. Что особенно контрастно по отношению к американскому, да и к швейцарскому, французскому и т. д. «дизайнам».

Уклад жизни, который складывался здесь столетиями, побеждает само понятие моды и создает непринужденную и живую среду обитания, в которой люди чувствуют себя хорошо (избегаю слова «комфортно»). Хорошо и уютно.

Хотя, возможно, это идет — не скажу от бедности, скорее — от скромности, ограниченности средств.

Готланд — самая бедная из шведских провинций, губерний, здесь они называются «лены». Заработная плата сравнительно невысока, а в налоги уходит 33 % (был еще до последнего года плюс 1 % — на церковь). Это очень много.

Особенное, выдержанное обаяние домашних интерьеров, которое я, любопытная, наблюдала через прозрачные окошки, украшенные натюрмортами, обеспечено тем, что столетиями здесь ничто не уничтожалось. Катастрофы последних веков обошли нейтральную Швецию стороной. Да и наше бредовое понятие о том, что все приходится каждую пятилетку начинать сначала, — тоже. Не было ни экспроприаций, ни разрушений. Никто мебель, книги и картины не жег. Сохранение — залог шведского (готландского) быта.

В домах и квартирах Висбю я не бывала, а вот о кафе и ресторанах имею некоторое представление, поскольку они, в отличие от московских, по ценам доступны. И в их интерьерах славно то, что деревянные столы и стулья, собранные вместе, могут быть разными, а вовсе не одинаковыми. При этом общий стол — для кофе и сладостей, например, — может быть совсем стареньким, выкрашенным какой-то голубенькой краской, слегка щербатым, но чрезвычайно, разумеется, чистеньким и аккуратным. И никакого «ансамбля»! Ансамбль — подозрительное свидетельство либо плохого вкуса, либо «новизны» предпринимателя, отсутствия у него истории, родословной. В углу ресторанчика чашки для чая и кофе стоят на старинном комоде — совсем из другой эпохи, от «второй» бабушки. И чашки-то все разные, тонкого старого фарфора — которая белая с мелкими розочками, а которая зелененькая. Понятие «сервиз» здесь, в кафе, вообще отсутствует. Каждая вещь имеет свою теплоту и свою историческую глубину. Собираются вместе чашки, блюдца и тарелки по одному лишь признаку — общий размер и примерно общее время происхождения, чего нельзя сказать о мебели. Ты сам подходишь, выбираешь себе по эстетическому вкусу чашку, а потом сорт чая, берешь ситечко и завариваешь свежий чай кипятком. Можно выбрать специальный готландский чай с добавками цветов и листьев.