Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Проводил меня дядя Максим до причала, где стоял катер из Сероглазки, а по пути рассказал, что в соседней с селом бухточке Сельдевой собираются строить сухой док для ремонта подводных лодок. Мол, вон до них – рукой подать: прямо напротив села через пролив, на берегу полуострова Крашенинникова. «Вроде бы и город для подводников здесь собираются построить», – сказал дядя Максим. Но я, каюсь, тогда, в начале лета 1957 года, нисколечко ему не поверил. А когда, уже много лет спустя, я услышал вдруг о новом камчатском городе под именем Вилючинск, то сразу же вычислил его месторасположение и порадовался за семью моих вилюйских земляков: надеюсь, что и в их судьбе теперь тоже случились хорошие перемены.

До Сероглазки путь оказался недолгим. Или, может быть, мне только так показалось, потому что всю дорогу разговаривал ещё с одним знакомым моего отца. Это был главный инженер из Сероглазки по фамилии, кажется, Блинов. Всем знакомым моего отца хотелось узнать, чем сейчас занимается на материке знаменитый в былом камчатский рыбак Фёдор Холенко. Этот же вопрос задал мне и председатель нового рыболовецкого колхоза, теперь уже в Сероглазке, Старицын. Главный инженер сразу же провёл меня к себе в кабинет, секретарша принесла тарелку печенья и стаканы с чаем, мы пили чай, и я снова рассказывал об отце. В конце беседы Старицын предложил устроить меня рыбаком на один из колхозных сейнеров, но я сказал, что уже работаю на ставном неводе в Лагерной. На том мы и расстались. Меня усадили в попутный грузовик, и я с комфортом доехал до города.

Переночевав в общежитии у Володи Глушко, я утром на автобусе доехал до посёлка Индустриальный, что на северном берегу бухты Раковой. Там нашёл в общежитии судоремонтников братьев Варлаковых, передал им приветы от родителей. Они жили вдвоём в одной комнатке, мы поболтали «за жизнь», попили чаю с какими-то сладостями. Потом они проводили меня до переправы через залив. Там мы попрощались, одного, кажется, звали Валя, а другого Володя. И больше мы уже не виделись никогда. И до сих пор я ничего не знаю о их судьбе. Как и о судьбах всех других моих камчатских знакомых: встретились, поговорили и разошлись, каждый по своей стезе. Забылись имена и лица многих из них, но какой-то след в душе от этих встреч всё-таки отпечатался и как-то, видимо, повлиял на мой дальнейший жизненный курс…

Дальше до Лагерной я добирался пешочком и в одиночку. Так закончилось моё единственное в ту пору путешествие по Камчатке, после которого остался не очень радостный осадок на душе…

7.

К моему возвращению ребята уже установили новую ловушку ставного невода, и началась размеренная рыбацкая жизнь. Рыбы было мало, но всё же она была: начинался летний ход горбуши, идущей к нерестовым речкам. А за ней следом шли косяки сопутствующих хищников – гольцов и кунжи (кумжи), пожирающих икру лососёвых рыб и их мальков. Говорят, другой пищи эти ближайшие родственники дальневосточного лосося и не признают. Я знал эту вкусную рыбку с детства, но никогда раньше не встречались мне такие крупные экземпляры – в наши мелководные речушки они, видно, не заходили. А тут, в море, эти стремительные и гибкие торпеды с круглыми телами просто поражали своей величиной. Как на подбор: до метра и даже больше. В руках такую сильную живую рыбу не удержать. Заходила в невод и другая рыба. В начале камчатского лета попадались уже первые разведчики из приближавшихся из океана к берегам косяков кеты, нерки, которых местные жители обычно называют гонцами. Много было и разнорыбицы, вроде молодой трески, бычков, камбалы и прочей мелочи. А однажды в ловушку забрёл поистине гигантский палтус, и, когда его начали загружать в шлюпку, он так боднул головой в живот нашего грузного Мордвина, что тот, к всеобщему нашему восторгу, чуть было не вывалился за борт от такого коварного удара.