Нострадамус

Часом позже, после долгой беседы с Нострадамусом, Мирта вышла из дома… Мари де Круамар, стоя на коленях перед распятием, молилась… Нострадамус, склонившись к жене, тихонько прошептал:

— Не станем терять надежды…

II. Невеста приговоренного

В ту же самую ночь, когда Нострадамус в доме на улице Тиссерандери подсчитывал свои последние шансы на спасение сына — ох, до чего же их было мало! — в ту же самую ночь в резиденции великого прево разыгрывалась ужасная сцена.

Около одиннадцати часов вечера Роншероль поднялся в апартаменты дочери, как делал каждый вечер с тех пор, как Руаяль де Боревер привез Флоризу в Париж и она, узнав об освобождении отца, явилась домой. Четверо крепких вооруженных мужчин день и ночь дежурили у дверей апартаментов, их сменяли каждый час, чтобы узнице Флоризе не хватило времени соблазнить кого-то из стражей, а то и всех сразу. В самих апартаментах находились охранницы — четыре женщины, ни на мгновение не спускавшие глаз с пленницы Роншероля, так, чтобы у той и возникнуть не могло мысли о побеге. Окна были забраны прочными решетками. Двери наглухо заперты. Только сам великий прево имел право войти к Флоризе.

— Отец! Отец! Его схватили! Его арестовали! Он в тюрьме! Надо его спасти!

Именно эти слова прокричала Флориза, когда, покинув особняк на улице Тиссерандери, запыхавшись от быстрого бега, добралась до резиденции великого прево. Бурная радость, которую испытал Роншероль при виде дочери, сразу же испарилась.

— Спасти кого? — буркнул он. Самые дурные подозрения прокрались в его сердце, у него даже пропало желание поскорее сжать обожаемое дитя в своих объятиях.

— Того, кто снова спас мне жизнь! Руаяля де Боревера!

Роншероль пробормотал проклятие. Флориза бросилась к его ногам. Пытаясь превозмочь рыдания, она принялась подробно рассказывать отцу о том, как Боревер спас ее от бесчестья и от смерти, о том, что произошло в Пьерфоне, о том, как уже второй раз Руаяль сам захотел отвезти ее к отцу…

Великий прево, не глядя на дочь, мрачно слушал ее бессвязный рассказ, то и дело прерываемый стонами боли и потоками слез. Когда Флориза наконец закончила свою историю, он помог ей подняться, отвел в ее апартаменты и после того, как им были приняты все меры предосторожности, о которых мы уже упоминали, холодно сказал:

— Разбойнику скоро вынесут приговор. Только одна королева может его помиловать.

— Я пойду к Ее Величеству! — воскликнула Флориза. — Я брошусь к ее ногам, я стану умолять…

— О прощении разбойника, бандита, нищего бродяги! — кипел Роншероль. — Вы влюблены в разбойника! Вы! Моя дочь!

— Да. В самого гордого, самого великодушного, самого храброго из всех дворян на свете, — взволнованно ответила Флориза. — Да. Я люблю этого человека.

Говорить больше было не о чем.

Однажды ночью великий прево, зная, что своим сообщением нанесет дочери жестокий удар, и желая этого, вошел к ней и сказал:

— Дело сделано. Его приговорили. Послезавтра утром ему отрубят голову.

Флориза не заплакала, даже не дрогнула. Вот только стала белой, как мел, и, подойдя ближе к отцу, спокойно сказала:

— Хорошо. Так знайте же: когда он умрет, я покончу с собой. И моим убийцей станете вы. Никто иной.

Роншероль, пошатываясь, вышел из комнаты. От услышанного его ненависть к Руаялю де Бореверу не только не уменьшилась, но возросла десятикратно. Им овладело небывалое даже для него бешенство: мысли путались, он чувствовал, что теряет рассудок от злости.

В день накануне казни великий прево сказал себе:

«Ну что ж, она хочет умереть вместе с ним — пусть умрет! Пусть моя дочь умрет, если так надо… А я… Что ж, и я отправлюсь вслед за ней!»

В таком состоянии духа, в состоянии, близком к безумию, он и отправился в последний раз навестить Флоризу в ту ночь, о которой мы ведем наш рассказ.

Он вошел к дочери, едва часы пробили одиннадцать. Из четырех надзирательниц две спали сладким сном, две дежурили в комнате узницы. К своей огромной радости, Роншероль обнаружил, что Флориза стала куда спокойнее, чем в предшествовавшие дни, что она отлично держит себя в руках.

Девушка подошла к отцу и, не поздоровавшись, спросила:

— Значит, завтра?

Роншероль скрипнул зубами. Все то же самое! Она думает только о нем, об этом ничтожестве, об этом разбойнике! Она решилась на самоубийство и умрет, храня в сердце образ Боревера!

— Посмотри на часы, — с жестоким удовольствием ответил он. — Стрелке даже не придется сделать полный круг. Еще десять часов — и голова твоего бандита покатится вниз с эшафота…

— Ах, так, — сказала Флориза, покачав головой. — Значит, в девять часов, да? Значит, у вас есть десять часов на то, чтобы все исправить, чтобы предотвратить преступление…

— Преступление?! — зарычал Роншероль. — Какое еще преступление?