Нострадамус

Судорожный вздох вырвался из груди Нострадамуса. Он застыл, словно боясь, что неловким движением, да что там движением, даже — просто пошевелив пальцем, прогонит ту, которую он звал… и которая была здесь! Только его пылающий взгляд, его глаза, из которых будто сыпались искры, оставались прикованными к дофину. Мари пришла! Мари здесь! Но не он ее увидел! Не он ее услышал! Сомнения терзали его. Страшное подозрение подсказывало ему:

— Она предала меня!

Франсуа отчаянно метался по постели. С его губ срывались обрывки слов, и по ним можно было определить, какие бессвязные мысли одолевают принца. Нострадамус дожидался конца чудовищного сражения дофина с кем-то невидимым. Франсуа охрипшим голосом просил:

— Нет! Не ему! Я не хочу! Я ничего не скажу…

Это длилось несколько минут. Несколько минут шла борьба совести дофина Франции с неведомой сущностью, принуждавшей его говорить. Внезапно эта борьба закончилась. Франсуа, казалось, успокоился. Искаженные черты его лица разглаживались. Мир снизошел на его душу. Мало-помалу к нему возвращалось сознание. Наконец он открыл глаза, удивленно огляделся по сторонам и — первым делом! — посмотрел на часы. Стрелки показывали полночь. Принц перевел взгляд на Нострадамуса, все еще молчаливого и неподвижного.

— Мне приснился ужасный сон, — прошептал дофин. — И одному Господу известно, сон ли это был… Эта микстура, которую вы должны дать мне… Смотрите, уже двенадцать! Пора… Вы говорили: в полночь…

Нострадамус покачал головой и тихо произнес:

— Не хотите ли сначала повиноваться той, которая отдала вам приказ в вашем сне?

Франсуа вздрогнул. Но предложение Нострадамуса его не удивило. Его дух, перенесшийся в мир, выходящий за пределы реальности, теперь допускал возможность невозможного. Этому человеку известен его сон? Что ж, наверное, он разговаривал во сне.

Он ответил:

— Да, я обещал сказать все. И, следовательно, все вам скажу. А если бы я не стал говорить, она вернулась бы?

— Наверняка, — сказал Нострадамус.

— Значит, я сейчас расскажу вам о преступлении.

— Преступлении? — глухо переспросил Нострадамус. — Вы совершили преступление? Вы — дофин Франции? Против кого?

— Против Мари, — просто ответил дофин.

Против Мари! Эти два слова прозвучали в мозгу Нострадамуса, как удар грома. Он пошатнулся. На миг ему показалось, будто он ослеп. Но, взяв себя в руки огромным усилием воли, он, несмотря на охватившее его отчаяние, спокойно сказал:

— Хорошо. Рассказывайте о вашем преступлении.

— Но почему вам, а не кому-то другому? — прохрипел Франсуа. — Священника! Я хочу священника! Нет! Оставайтесь здесь! Я чувствую, я знаю, что именно вам я должен, я обязан рассказать… Слушайте! Это было не просто ужасно, это было преступление, выходящее за пределы ужасного, и вы это поймете… Мы любили ее оба, мой брат Анри и я…

Нострадамус вскрикнул.

— Вы любили ее?

— Да, — хрипло продолжал принц. — Мы умирали от любви к ней!

— Вы и ваш брат?

— Я и мой брат! Мы любили ее так, что из-за этого смертельно возненавидели друг друга. И наконец ее передали нам в руки…

— Передали вам в руки?! — в ужасе переспросил Нострадамус. — Кто? Кто сделал это! Говори!

— Нам выдали ее два человека, которым мы за это щедро заплатили, два преданных нам человека…

— Назовите их имена! — взревел Нострадамус.

— Гаэтан де Роншероль и Жак д'Альбон де Сент-Андре.

Нострадамус поднял к небу пылающий взгляд. Ужасное проклятие зародилось в его душе и едва не сорвалось с губ.

— Продолжайте, — потребовал он. — Что вы сделали с ней, когда она попала к вам в руки?

— Поскольку она нам сопротивлялась, нам пришлось, обвинив ее в колдовстве, бросить в тюрьму Тампль.

Нострадамус стоял неподвижно. Он был похож на призрак. Вот только из глаз этого призрака беззвучно катились слезы. Франсуа в ужасе почувствовал, как эти слезы, падая ему на руку, обжигают кожу… И продолжил:

— Иногда я сам, а иногда мой брат… Мы спускались туда, в подземелье… Несколько раз мы приходили вместе… И, поскольку она все еще продолжала сопротивляться, я приказал, чтобы ее подвергли пытке…

— Пытке! — рыдал Нострадамус, впиваясь ногтями себе в грудь, чтобы эта боль помогла умерить другую, внутреннюю. — Пытке! Боже мой! Мучить саму красоту, саму слабость! И вы говорите, что любили ее! Любили — и не сжалились над ней!

Франсуа с похоронным видом покачал головой. Нострадамус бросил на него кровожадный взгляд и хрипло, едва слышно прошептал:

— Продолжайте, и пусть Господь пошлет мне достаточно сил, чтобы я смог выслушать вас до конца!

— Микстуру! — задыхаясь, попросил Франсуа. — Я умираю…

— Продолжай! — не слушая его, выкрикнул Нострадамус.

Этот крик словно пробудил в дофине новые силы, он снова заговорил:

— Узницу не пытали…

Нострадамус вздохнул с облегчением, даже — с радостью. Его взгляд стал менее кровожадным. Инстинктивным движением он приблизил к губам больного склянку с противоядием. Но в этот момент Франсуа заговорил снова:

— Ее не стали пытать, потому что в день, когда палач спустился к ней в подземелье, чтобы отвести в камеру пыток, да, именно в этот ужасный миг на свет появился ее ребенок…