Нострадамус

— А я? — жадно спросил Генрих. — А мне вы ничего не скажете, чтобы предостеречь, чтобы, по меньшей мере, утешить в моем горе, в моих неприятностях, избавить от тревог, которые разрывают мне душу?

— Нет, сир, вам я ничего не скажу!

— Ах, дьявол меня побери! Нет, вы скажете, вы заговорите, сударь, иначе я подумаю…

— Что вы подумаете, сир? И на что вам жаловаться, в конце концов? Вам ли говорить о горе, о неприятностях, о тревогах? Никогда еще не рождался на свете человек, к которому так благоволила бы судьба! Которому выпало бы на долю столько везения!

Голос Нострадамуса зазвучал глухо. Он наклонился к королю. Тяжелая, давящая тишина нависла над толпой гостей, которым прежде не доводилось слышать, чтобы кто-то позволял себе так говорить с королем. Даже принцы крови.

— А кем были бы вы, — продолжал Нострадамус, — что стало бы с вами, если бы Фортуна не улыбнулась вам? Если бы не взяла за руку и не возвела на трон, который вы занимаете? Наверняка — могущественной персоной. Но, тем не менее — с ограниченными возможностями. А потом… Как знать, может быть, за вами бдительно следили бы… шпионили… из зависти или из ревности… А может быть, вас давно бы уже убили, потому что вы вызывали подозрения… Ведь вы были бы всего лишь братом короля, а не самим королем!

В молчании послышался еле уловимый стон. Впрочем, поняла, что исходил этот стон из груди короля, одна только Екатерина Медичи.

— Да-да, подумайте, сир! — безжалостно, резким голосом продолжал Нострадамус. — Вы же не родились дофином! Дофином Франции был ваш брат Франсуа. И не произошло ли чудо? Здоровый, крепкий молодой человек, более крепкий и более жизнеспособный, чем вы сами, вобравший в себя всю силу и выносливость древних Валуа, ваших предков, ваш брат, которому, казалось, жить бы и жить, хоть целый век, в то время как вы были таким слабым, таким жалким… Нет, это и впрямь чудо! Этот молодой человек прибыл в Турнон абсолютно здоровым. И вдруг он заболевает лихорадкой. Пустячной лихорадкой. Но тем не менее эта пустячная лихорадка убивает его. А вы становитесь дофином! Отныне вам принадлежит все: слава, власть, вам достается радость, вам достается любовь, на вашу долю выпадают праздники… Ах, сир, как же вам не благодарить судьбу? А вам и в голову не приходит поблагодарить ее, вы еще жалуетесь…

— Несчастный! — завопил бледный, не помнящий себя от ужаса король. — Ты осмелился мне намекнуть, что я должен считать себя в выигрыше от смерти моего возлюбленного брата?! Что должен радоваться ей?!

— О нет, нет, сир! Нет, именем Бога клянусь, что нет! Совсем наоборот: здесь, перед вами, я, способный прочесть ваше сердце, как открытую книгу, я утверждаю, что со дня смерти вашего брата в этом сердце поселилась неисцелимая печаль. Оно навеки оделось в траур. Кто может сказать, что король Генрих II радуется смерти своего брата? Может быть, другие забыли его, да! Но вы, сир, вы — нет! Я утверждаю, что вы по-королевски терпите свою боль!

Генрих II поднял на Нострадамуса помутневшие остановившиеся глаза. Всякий, вглядевшись в них, почувствовал бы, что король готов попросить пощады. И, возможно, он уже готов был произнести чудовищные, роковые слова…

— Ради бога, Анри! — прошептала ему в самое ухо Екатерина. — Будьте мужчиной! Держитесь! Или, клянусь Богоматерью, ваш собственный двор восстанет против вас, чтобы забросать камнями и изгнать из Лувра!

Слова жены больно хлестнули короля. Сделав над собой огромное усилие, он взял себя в руки, собрался и даже нашел в себе мужество улыбнуться.

— Отлично, — сказал он прерывающимся голосом. — Я вижу, мессир, что вы действительно читаете в моем сердце как в открытой книге, если утверждаете, что оно навеки оделось в траур.

— Боже! — прошептала Екатерина. — Как этот подлец старается свалить все на меня одну! Что ж, значит, пришло время умереть и ему. Пусть он умрет, пока я не погибла вместе с ним!

— Мэтр, — насмешливо обратился в этот момент к Нострадамусу герцог де Гиз, — мне бы тоже очень хотелось узнать хоть что-то о своем светлом будущем!

Нострадамус посмотрел ему в глаза.

— Господин герцог, — спросил он, — это ведь вас прозвали Меченым?

— И я горжусь этим! Мне кажется, мой полученный в бою шрам виден каждому!

— Нет, то, о чем говорю я, каждому не видно, герцог… Я вижу другой шрам, вот тут, чуть пониже плеча… И это даже не шрам, это обширная и глубокая рана, из нее течет кровь… Вы лежите на траве, вы умираете, герцог! Вы умираете в отчаянии, потому что понимаете в эту минуту, что ваши лотарингские дрозды[40] так и не подняли вас на своих крыльях так высоко, как вы рассчитывали!

— Тише! — вполголоса произнес герцог де Гиз. — Ха! Ха! — громко рассмеялся он. — Однако, честью клянусь, вы меня утешили!

— А я? А мне? — воскликнула Мария Стюарт, сгорая от любопытства, которому уже не в силах была сопротивляться.

Нострадамус низко поклонился.