Нострадамус: Жизнь и пророчества

На этот раз он не колебался. С самого начала Женетт сделал так, чтобы Мишель чувствовал себя в Салоне как дома. Да к тому же Салон находился в полутора днях езды от Сен-Реми, и Нострадамус подумал, что теперь сможет легко добираться до башни Жона-лекаря.

— Огромное тебе спасибо! — обратился он к Женетту Тесье, сидевшему с ним за столом. — Если не против, я пока буду принимать пациентов в твоем доме. Конечно, если что-нибудь заработаю, непременно поделюсь.

— Оставайся! — сказал катар. — Но ты можешь найти в Салоне не только землю. Ты получишь здесь гораздо больше. А пока живи себе под моей крышей, ты заслужил этого больше, чем кто бы то ни было…

Великан поднял свой бокал, они чокнулись, выпили, и Мишель почувствовал, как в его душу вошли нежность и смирение.

* * *

Лето незаметно переходило в осень. Жизнь Нострадамуса потекла по спокойному руслу. После того как чума отступила, его врачебные обязанности приобрели более четкие границы. Исчез страх, переживаемый каждый раз заново, и порою профессия медика казалась ему детской игрой. В это время разразилась первая Шмалькальденская война в Германии, а в Эйзенахе скончался Мартин Лютер. Мишелем иногда овладевало такое чувство, словно он пребывал в буколическом refugium.[8] Нострадамус пристрастился к верховой езде. Он заново открывал для себя аромат лавандовых полей и ветвистых оливковых рощ. Порою, если путь лежал рядом с побережьем, он с наслаждением вдыхал соленый морской бриз. В эти лето и осень он несколько раз побывал в Сен-Реми. Однажды озябшей рукой он прикоснулся к теплым камням башни Жона-лекаря и понял, что еще не все потеряно.

С любопытством изучал он город, где начал свою оседлую жизнь. Рядом с домом Тесье находилась церковь Сен-Мишель. Хотя Нострадамус и не признавал христианства, его все время тянуло туда: причиной тому была каменная — над порталом церкви — скульптура, которая изображала ангела, несшего знамя. Когда-то в этих краях жили тамплиеры, устремившиеся к истинной духовности. В такие моменты Мишель вспоминал Рабле, который однажды обратил его внимание на значение этих людей, этого ордена, преследовавшегося католической церковью.

Дорога от Франсуа шла через Скалигера к Тесье.

Так агнец-знаменосец из Салона стал для ясновидца неким духовным ключом.

Он как-то заговорил об этом с Женеттом, и тот понимающе кивнул головой. Новое смирение возникло в душе Нострадамуса. С этим было еще связано более далекое место, скала у имперского замка. Скала вырастала подобно предвестнику из древних времен. Нострадамус каждый раз переживал душевный полет в прошлое, когда оказывался возле той скалы. В теперешних видениях не было ничего общего с кровавым ужасом прежних. Он только ощущал нечто чистое и святое, словно центр из десятизвучия. Он созерцал под влиянием той скалы лица женщин, мужчин и детей, слившиеся воедино и преисполненные любви. Корень, просвеченный солнцем, был связующим звеном между зарождением человечества и заново образующимися космическими спиралями. Боль, муки, насилие, жажду власти, войну он, этот корень, казалось, непрерывно и мягко втягивал в себя, претворяя мрак в гармонию. Униженные существа и израненные души исцелялись. А поздней осенью случилось так, словно что-то очень важное из его видений обрело физическую ипостась.

— …Мы знали, что найдем тебя здесь, — смеясь, произнес Женетт Тесье. Позади него стояла молодая женщина, волосы которой отливали медью. Ее мягкое лицо излучало свет, пышные волосы в золотых лучах заходящего солнца пылали. Мишелю показалось, что она словно выплыла из десятизвучия. С изумлением и восторгом подумав об этом, он уже был пленен ее темными, равнодушными ко всему глазами. Время исчезло.

Когда он пришел в себя, то не удивился, поняв, что держит женщину за руку. Он не понимал, как удалось прожить почти сорок три года без нее.

— Кажется, ты влюбился в Анну с первого взгляда! — так Нострадамус услышал ее имя, произнесенное Женеттом. — Знал бы, познакомил бы вас раньше. Анна — племянница моей жены, последние месяцы провела в Арле, после того как овдовела…

Последняя фраза Тесье была для него ударом. Все еще крепко держа Анну за руку, он застонал и выдохнул:

— Ты тоже?!

— Да, — тихо ответила она. — Мой муж умер от чумы прежде, чем ты прибыл в Салон. Я знаю, что и твоя семья четыре года назад вернулась на Гаронну. Мне об этом говорил Женетт. Он думал, Мишель де Нотрдам, что это нас объединило бы. Но… — голос ее стал едва слышен. — Думаю, что-то большее между тобой и мной…

— Да, Анна!

Это признание вырвалось у него само собой.

— Все будет между нами, Анна, — повторил он. — Если ты захочешь…

Медноволосая женщина не ответила, но рукопожатие было красноречивее всяких слов. Нострадамус понял, что последний вопрос был излишен.