Ноука от Горького Лука (компиляция)

— Жив твой ишак! — широко улыбнулся эмир. Ты просто его из залога в багдадской бане четыре года назад не забрал. Ребята из моей спецслужбы, ка-гэ-бе — «Кадийят Гулямов Бухары» — проследили и выручили твоего ишачка. Так что вся компания в сборе. И ты, и твой ишак, и, конечно же, «и шах».

Последние слова эмир сказал совсем-совсем нехорошим тоном и без улыбки.

Ходжа быстро стрельнул глазами по сторонам В дверях обманчиво-расслабленно стояли два гуляма-спецназовца из элитной сотни «Асуд», старичок-алим незаметно сунул руку за отворот халата и чем-то там тихо щелкнул, а в единственном окне хана маячили обмотанные бархатом островерхие шлемы внутряков-назиров. «Режу я ему яйца», — доносился со двора сиплый голос Абу-Кудаха, эмирского палача, именуемого в народе Яйцерезом: «За самые жильные корни его орехи из живота тяну, а он все стихи возлюбленной пишет… Вот же похотливый четырнадцатилетний шайтан! Тьфу!»

Пиздец был отчетливо написан на судьбе арабской вязью, и ноги ходжи сами собой попали в туфли с загнутыми носками.

— Понимаешь, Ходжа, — проникновенно сказал эмир Бухары, и вот так, запросто, присел на лежанку рядом с Насреддином, обняв его за плечи, — Дело же не в деньгах. Что мне тот кошель с золотом? Чаевые, такси. Хорошо же сидели — одалиски, хашиш, караоке, ребята из Аль-Бану… Ты взялся учить осла богословию. Помнишь, как я смешно скаламбурил — «бого-ословию»? Все посмеялись, кроме тебя, кстати. И все были довольны, мое Величество тоже. И что? Через две недели я узнаю, что во всех харчевнях и хамамах рассказывают, как остроумно Ходжа Насреддин наебал самого эмира Бухары, дескать, тот помрет раньше, чем придет время расчета по контракту.

Ходжа недвижимо обтекал водой с бороды.

— Я никогда не был против острых шуток со властью. Они привлекают к ней внимание, и в какой-то степени очеловечивают власть. Знаешь, я ведь недоимку по налогам с феллахов беру глазами. В прямом смысле. Серьезно, сначала коллектор вынимает один глаз, а через год — второй. Видел когда-нибудь блюдо человеческих глаз? А целый мешок? А руку туда засовывал? Как будто в мешок с чищеными устрицами залез, они круглые и скользкие, только запах другой — мясом пахнет, а не морем. Ты что, реально считаешь, что цена нашего спора — паршивый кошель золота?

Ходжа с хрипом и перегаром выдохнул.

— Это ты у меня шут, или я у тебя шут? Если я у тебя шут — то зачем ты брал плату? Если ты у меня шут — почему смеются надо мной? Идем, мудрец. Твой ослик ждет нас в стойле под гостеприимным кровом досточтимого ибн-Бубейи. Если твой осел не ответит мне на вопрос об ангсте и Большом Взрыве, мы напишем еще одну басню о твоих похождениях. Знаешь, ради такого случая Абу-Кудах Яйцерез даже помылся и выкрасил бороду хной — первый раз за двадцать лет.

— Воды, — сказал пересохшими губами, запутавшимися в мокрой бороде, Ходжа.

Гулямы из спецназа с готовностью подняли тазик.

***

— И-а-а-а! — ответил осел, не вынимая морду из ясел, в которых хрумкал рубленой гулямскими ятаганами капустой.

— Вот! — торжествующе заорал Насреддин, путаясь в халате, — Видишь, я учил его языку франков, светлый эмир, а у них «Ja!» значит «Да!» Итак, мой осел дал ответ на третий вопрос: «Является ли страх смерти проявлением одухотворенности адама свыше Аллахом, или же имманентно присущ любому живому творению, но не может быть им выражен», — ишак ответил «Да!»

— Мы на богословском диспуте, или на «Камеди Вумен»? — снисходительно спросил эмир. — Ответы твоего осла столь же скудны, как перси Наденьки Сысоевой, а их ожидание так же продолжительно, как ее ноги, да нарастит ей Аллах одно и продлит другое. — Эмир сладко зажмурился, предаваясь воспоминаниям, но тут же взял себя в руки. — То есть, с твоей точки зрения, осел разбирается в теологии лучше меня, верно? Тогда твоя судьба становится непредсказуемой, как амплуа Наташи Медведевой.

Эмир опять сладко прижмурился.

— Мы, в присутствии алимов и имамов, задали три вопроса твоему ослу, и каждый раз он отвечал «йа» на языке франков, включая вопрос о числе небесных сфер и именах предводителей ангелов. Абу-Кудах, спроси этого вислоухого богослова о четырех копытах — стоит ли отрезать яйца почтенному Ходже Насреддину? Мне кажется, я угадаю ответ.

Ходжа стоял, шатаясь на ветру шо сухе бадилля.

— Знаешь, Ходжа, ты мне начинаешь напоминать мой ноутбук, который, в основном, занят обновлением самого себя за мои же деньги. Ты оскорбил меня не тем, что поставил меня, как операнд с ишаком в один ряд, используя сомнительный оператор «или» — истинный владыка умеет смирять гордыню. И не тем, что попытался наебать на деньги — я казню каждые полгода по одному главному визирю за такие фокусы. И даже не тем, что вообразил, что я хоть на мгновение ока мог поверить в говорящего осла. Знаешь, чем ты меня обидел?

— Тем, что героем сказки станет Ходжа Насреддин, а не эмир, — белыми губами прошептал Ходжа.