НОУКА ОТ ГОРЬКОГО ЛУКА

Около полугода мы деликатно прозванивали, просвечивали и простукивали этот, возникший из ниоткуда кацапский феномен, взывая поочередно то к его совести, то к разуму, то ссылаясь на былую дружбу, то апеллируя к грядущим перспективам. Как наивные паганели, мы совали жопу в жерло вулкана и голову в пасть крокодила. И наивно кричали туда: «Э-ге-гей! Есть там кто живой и трезвый?..»

В ответ на всех частотах неслись только шыпящие помехи, звериный каскадный вой «крымнаш каклысасите» и пространные рассуждения об украинском фошызме, массе нейтрино, капусте и королях.

И вот, когда ноучный батискаф «Садко» в очередной раз обреченно погружался в пучины кацапского сознания, наматывая вату на винты, пилот батискафа-дирижабля, каптеени Балалайнен призадумался и отчетливо сказал в переговорное устройство, обращаясь к Сфере Кацапского Разума:

— Так почему бы тебе не пососать мой жирный лохматый хер?

В батискафе воцарилось ошеломленное молчание. На посту БЧ-1, подсвеченная алыми огнями, заполошно зойкнула Аксинья.

— Кеп, ти шо? Їбанувся? — осторожно спросил бендера. — Так не можна ноуку робить. Яка ж то до сраки ноука? Це вже біспрідєл якийсь…

— Так это… — растерянно отозвался каптеени, — Так в переводе Смушковича написано. В издании. Я по-русски плохо говорю. Как Вилле Хаапасало. Но я могу другой перевод поискать…

Тут я взвыл, хлопнул себя по лбу, выматерился, трижды проклял себя, обозвал тупой валерией, и ринулся сбрасывать книги с полок. Повалив шкаф, нашел нужную книгу, сдул с нее пыль, быстро пролистал страницы и прочитал торжественным и страшным голосом:

х х х

— Так почему бы тебе не пососать мой жирный лохматый хер?

В вертушке воцарилось молчание. У Бейтс и Шпинделя отпали челюсти. Лингвист оборвала связь и обернулась к нам, ухмыляясь так широко, что я подумал: у нее сейчас верхняя часть головы отвалится.

— Саша, — выдохнула Бейтс. — Ты рехнулась?

— А какая разница? Этой штуке все равно. Она понятия не имеет, о чем я говорю.

— Что?

— И понятия не имеет, что отвечает, — добавила Саша.

— Погоди. Ты… нет, Сьюзен говорила, что они не попугай. Они знают правила.

К рулю встала Сьюзен.

— Да, и это так. Но сопоставительный анализ не требует понимания.

Бейтс покачала головой.

— Ты имеешь в виду, что мы разговаривали с… что оно даже не разумное?

— О, вполне может быть, что и разумное. Вот только мы с ним не общались, в привычном значении этого слова.

— Тогда что оно такое? Голосовая почта?

— Вообще-то, — медленно проговорил Шпиндель, — это, кажется, называют «китайской комнатой»…

«Давно пора было», — подумал я.

х х х

— Давно пора было тебе по шее дать, — сипло сказал я Балалайнену. — Чудь белоглазая. Ты что, знал все это время и молчал? «Китайская комната»! Это же просто, как два пальца!

— Я думал, все знают, — пожал плечами Балалайнен. — Разве есть так-кие, кто Уоттса не читал? Я думмал этто очевиидно (когда он смущается, у него прорезается акцент), а вы альтернаттиивный путт ищетее. Решил по стариинке попробоватт, может получчитсяа штоо…

— Еб твою мать, — хором сказал весь экипаж «Садко».

Аксинья заплакала навзрыд, по-деревенски, одновременно сноровисто заряжая с помощью автоматики носовой торпедный аппарат батискафа.

Жыд на камбузе с грохотом выронил пятилитровую кастрюлю с кошерным борщом, и начал дергать дверцу шкафчика со скафандром. А наверху, в орудийном спонсоне, заполошно завыли сервоприводы — Прасковия разворачивала башенку своего поста навстречу неведомой опасности.

Балалайнен — финский тормоз, но только тогда, когда Аксинью на свидание приглашает в Макдональдс. И потом две недели говорит с ужасным акцентом. Но в нужное время наш каптеени батискаф-дирижабля «Садко» действует четко, как финский биатлонист на рубеже.

— Сбросить балласт. Продуть танки. Экстренное всплытие. Прасковия, под контроль передняя полусфера, Остап Тарасович — будь ласка, задняя.

На часах батискаф-дирижабля «Садко» застыла дата — тридцатое сентября.

х х х

Те, кто читал «Ложную Слепоту» Питера Уоттса, те — умные. А кто не читал — те счастливые (у них все еще впереди). Пословицы и поговорки утверждают, что лучше быть счастливым, чем умным. А я считаю, что быть слишком счастливым тоже вредно, потому что можно разлениться, и счастье потерять.

Поэтому я щас выкачу подлейший спойлер, и пусть счастливые или бегут читать «Ложную Слепоту», или теряют свое счастье на лекции, а умные нехай достают конспекты.

О чем пишет Уоттс? Вокруг Земли (но еще далеко от нее) крадется Неведома Ебана Хуйня. Естественно, все людишки делятся на тех кто за, тех, кто против, и тех, кому похуй. Но все до единого смотрели кино, где приблуды сначала говорят тебе: «Мы пришли с миром», после чего высасывают твой мозг через хитиновый клюв. Поэтому человеки собираются сначала потрогать Неизвестное издалека палочкой, а потом уже решать — дружить с ним или не дружить.