Новь

Соломин, по обыкновению, помалчивал; а Маркелов принял такой сумрачный вид, что Нежданов спросил его наконец: что с ним? - На что Маркелов отвечал, что с ним - ничего, но таким тоном, каким обыкновенно отвечают люди, когда хотят дать понять, что есть, мол, что-то, да не про тебя. Голушкин опять принялся сперва бранить кого-то, а потом хвалить молодежь: какие, дескать, теперь умницы пошли! У-умницы! У! Соломин перебил его вопросом: кто, мол, тот молодец надежный, о котором он говорил, и где он его отыскал? Голушкин расхохотался, повторил раза два: а вот увидите, увидите - и начал расспрашивать его об его фабрике и об ее "плуте"-владельце, на что Соломин отвечал весьма односложно. Тогда Голушкин налил всем шампанского и, наклонясь к уху Нежданова, шепнул: - За республику! - и выпил бокал залпом. Нежданов пригубил.

Соломин заметил, что он вина утром не пьет; Маркелов злобно и решительно выпил свой бокал до дна. Казалось, нетерпенье грызло его: вот, мол, мы все прохлаждаемся, а к настоящему разговору не приступаем... Он ударил по столу, сурово промолвил: - Господа! - и собрался было говорить...

Но в это мгновенье вошел в комнату прилизанный человечек с кувшинным рыльцем и чахоточный на вид, в купеческом нанковом кафтанчике, обе руки на отлет. Поклонившись всей компании, человек доложил что-то вполголоса Голушкину.

- Сейчас, сейчас, - отвечал тот торопливо. - Господа, - прибавил он, - я должен просить извинения... Мне Вася вот, мой приказчик, одну таку "вещию" сказал (Голушкин выразился так нарочно, шутки ради), что мне беспременно предстоит на время отлучиться; но надеюсь, господа, что вы согласитесь у меня сегодня откушать - в три часа; и гораздо тогда нам будет свободнее!

Ни Соломин, ни Нежданов не знали, что ответить; но Маркелов тотчас промолвил, с той же суровостью на лице и в голосе:

- Конечно, будем; а то что же это за комедия?

- Благодарим покорно, - подхватил Голушкин и, нагнувшись к Маркелову, присовокупил: - "Тыщу" рублев во всяком случае на дело жертвую... в этом не сомневайся!

И при этом он раза три двинул правой рукой с оттопыренными мизинцем и большим пальцем: "верно, значит!"

Он проводил гостей до двери и, стоя на пороге, крикнул:

- Буду ждать в три часа!

- Жди! - отвечал один Маркелов.

- Господа! - промолвил Соломин, как только все трое очутились на улице. Я возьму извозчика - и поеду на фабрику. Что мы будем делать до обеда? Бить баклуши? Да и купец наш...мне кажется, от него, как от козла, - ни шерсти, ни молока.

- Ну, шерсть-то будет, - заметил угрюмо Маркелов. - Он вот деньги обещает. Или вы им брезгаете? Нам во все входить нельзя. Мы - не разборчивые невесты.

- Стану я брезгать! - спокойно проговорил Соломин. - Я только себя спрашиваю, какую пользу мое присутствие может принести. А впрочем, - прибавил он, глянув на Нежданова и улыбнувшись, - извольте, останусь. На людях и смерть красна.

Маркелов поднял голову.

- Пойдем пока в городской сад; погода хорошая. На людей посмотрим.

- Пойдем.

Они пошли - Маркелов и Соломин впереди, Нежданов за ними.

XVIII

Странное было состояние его души. В последние два дня сколько новых ощущений, новых лиц... Он в первый раз в жизни сошелся с девушкой, которую по всей вероятности - полюбил; он присутствовал при начинаниях дела, которому - по всей вероятности - посвятил все свои силы... И что же? Радовался он? Нет. Колебался он? Трусил? Смущался? О, конечно нет. Так чувствовал ли он, по крайней мере, то напряжение всего существа, то стремление вперед, в первые ряды бойцов, которое вызывается близостью борьбы? тоже нет. Да верит ли он, наконец, в это дело? Верит ли он в свою любовь? - О, эстетик проклятый! Скептик! - беззвучно шептали его губы. - Отчего эта усталость, это нежелание даже говорить, как только он не кричит и не беснуется? Какой внутренний голос желает он заглушить в себе этим криком?

Но Марианна, этот славный, верный товарищ, эта чистая, страстная душа, эта чудесная девушка, разве она его не любит? Не великое разве это счастье, что он встретился с нею, что он заслужил ее дружбу, ее любовь?

И эти два существа, которые теперь идут перед ним, этот Маркелов, этот Соломин, которого он знал еще мало, но к которому чувствует такое влечение, разве они не отличные образчики русской сути, русской жизни - и знакомство, близость с ними не есть ли также счастье? Так отчего же это неопределенное, смутное, ноющее чувство? К чему, зачем эта грусть? - Коли ты рефлектер и меланхолик, - снова шептали его губы, - какой же ты к черту революционер? Ты пиши стишки, да кисни, да возись с собственными мыслишками и ощущеньицами, да копайся в разных психологических соображеньицах и тонкостях, а главное - не принимай твоих болезненных, нервических раздражений и капризов за мужественное негодование, за честную злобу убежденного человека! О Гамлет, Гамлет, датский принц, как выйти из твоей тени? Как перестать подражать тебе во всем, даже в позорном наслаждении самобичевания?