Например, после того, как Чак пропал на том пожаре – обрушение балок, взрыв газовых баллонов; выжить, казалось бы, невозможно – чай нам всем понравился гораздо меньше. В тот раз звонок разбудил меня не сразу. Я плыл на пароме, вместе с сотнями других людей, одетых в разноцветные одежды. Я мог слышать голос каждого из них. В мареве над горизонтом уходил под воду огромный солнечный диск. Когда я вышел в прихожую, Чак уже был у нас. Его лицо и руки были в черных разводах. Когда мы сели за стол, на скатерти остались отпечатки его ладоней – они так потом, кстати, и не отстирались, как Бенжи ни пытался, и сколько хлорки на них ни лил. Чак распахнул куртку – запахло гарью, разрушенной черной древесиной, речным илом. Он порылся за пазухой и достал бумажный кулек – совсем маленький, скрученный из блокнотного листа. Это была сажа из самого сердца пожара, из прежде (до тушения) наиболее раскаленной его точки, самого эпицентра – эксклюзив. Чай не имел вкуса, обволакивал небо, закладывал горло прозрачным комком, проступал в уголках глаз белым едким пеплом. Мы смотрели на Чака и видели его таким, как если бы он к нам не пришел – разлетевшимся по ветру миллионами черных хлопьев, слившимся с землей, поднявшимся с травой.
Мы были всем, что от Чака осталось, если, конечно, не считать его самого. Он подходил к двери – в заляпанной глиной военной форме, в марлевой маске, в полимерном костюме ликвидатора, в ветровке с разорванными рукавами, в оранжевом скафандре, в бета-лучах, в боевом оперении. Мы открывали ему, уцелевшему. Мы встречались с ним взглядом и пили с ним чай – с сахарными леденцами, ромашкой, алоэ, океанским песком, льдом астероидов, степной пылью, полынью. Наши лица покрылись морщинами, руки напоминали снимки далеких планет, на которых ищут разум, и находят замерзшую воду. В окна влетал ветер, трепал наши волосы, опрокидывал стены. Однажды он не пришел; мы поняли – все получилось.
Нина Хеймец
Анат и ее друзья
Анат, разумеется, объясняла мне, в чем дело – довольно редкое состояние, при котором человек не выходит из дома и даже в окна не выглядывает, держит их занавешенными. Я говорил: «Давай я тогда к тебе в гости приеду». А она смеялась и отвечала: «Не надо, не приезжай, давай лучше так поговорим». Мы и говорили, слышимость была прекрасная, хотя работа у меня такая, что иной раз не знаешь, где окажешься. Но голос был одним и тем же – тихим, чуть хрипловатым и очень ясным. Мне иной раз казалось, что Анат где-то совсем рядом – выгляни в окно, увидишь ее в квартире напротив. И несколько раз я ловил себя на том, что подхожу к окну гостиничного номера, отодвигаю штору – передо мной были ночные офисные здания, были долины с голубоватыми огоньками деревень, было море, над которым летели самолеты со спящими пассажирами, а Анат там, конечно, не было. Я задергивал занавеску, ложился, не сняв куртку, на кровать и говорил в телефонную трубку: «Представляешь, что я сегодня видел».