Новая дивная жизнь (Амазонка)

– Подходим, дорогуша моя, подходим, – сказал отец. – Какая ты нетерпеливая. Я какой образ жизни веду, соображаешь?

– Образ жизни бизнесмена, – по-школьному ответила Маргарита.

– Почти, – подтвердил отец. – В той, видимой части. Которая на публику. Шьюсь во всяких тусовках, членствую в клубах, разнообразные завтраки, обеды, ужины… А в связи с этим я нуждаюсь… как ты думаешь, в чем?

– Да, в чем? – переспросила Маргарита.

– В эскорте.

– В эскорте? – Маргарита не поняла.

– В сопровождении, дорогуша. – Отец протянул руку и похлопал по руке Маргариты на столе. – Куда-то я могу притащиться один, а куда-то ни в коем разе. И мой эскорт должен подчеркивать мою крутость. Сечешь?

Маргарита кивнула. Она просекла.

– Ты предлагаешь быть твоим эскортом мне?

Отец, не отнимая от ее руки своей, тоже согласно кивнул.

– Умна не по годам, говорю же. Я, видишь ли, нуждаюсь в том, чтобы это был совершенно надежный человек. Чтобы я знал: не подведет и не продаст ни в коем случае. Не будет трепать языком. Я пару раз сильно подзалетел. Очень сильно. Больше не хотел бы. Полагаю, с родной дочерью таких проблем не возникнет?

В чем-чем, а в этом Маргарита могла заверить его, не задумавшись.

– А в каком качестве по отношению к тебе я должна выступать? – спросила она затем. – Дочери? Любовницы?

– Пассии, – убирая свою руку, сказал отец. – Дочери – это, конечно же, хорошо бы. Но дочь с собой всюду не потаскаешь. Так что пассии, дорогуша моя, пассии.

– Ну, ты придумал! – выдохнула Маргарита. – Да я же себя… кем? Я какой-то продажной сукой себя чувствовать буду!

– Ну, ну, ну! – увещевающе помахал рукой отец. Отпил из чашки, поднялся и прошелся перед столом. – Ты что, тонкая натура, что ли? Еще не хватало. Грубей! И побыстрее. А то обдерешься вся, до живого мяса, всю жизнь себе в ад превратишь. Живи веселее, вольнее. Не думай о завтрашнем дне. Лови кайф. Всерьез роли своей не воспринимай – и никаких проблем. С новыми людьми будешь знакомиться, отношения завяжешь. Может быть, с кем роман закрутишь. Пожалуйста. Ничего не имею против. Придумаем что-нибудь, чтоб и волки сыты, и овцы целы. Найдем способ, как выкрутиться. Главное, не продавать. Быть Партнершей с большой буквы, Чтоб я всегда на тебя опереться мог.

– И ты мне собираешься за это платить? – поинтересовалась Маргарита.

– Триста долларов, как и другим, – живо отозвался отец. – Извини, больше не могу. Устроит?

– А стаж, трудовая книжка, с этим как?

Отец развел руками:

– О чем ты?! И стаж будет идти, и в ведомости на получение зарплаты будешь расписываться. У меня фирма официально зарегистрирована, бухгалтер приходит, отчеты шьет, офис даже содержать приходится. В двух шагах от Красной площади, между прочим. Неплохо, а?

Маргарита согласно прикрыла веки:

– Неплохо. Даже замечательно. – И вслед отцу развела руками: – Но только пардон, уволь: не буду я изображать твою пассию. Ни за триста, ни за тысячу. Это не для меня.

– Подожди, дорогуша моя, подожди, – склонился к ней, положил теперь руки ей на плечи отец. – Да ведь тут никакой работы, одно удовольствие: шляйся по разным местам и все. Да у меня все девки, кто был, со счастьем!

– Вот и бери снова девку, – отрезала Маргарита. – А я люблю дело делать. Дело, а не изображать. И все, не уговаривай больше. Не уговорюсь.

15

Через полторы недели Маргарита сидела с отцом в ресторане «Прага» в отдельном кабинете со столом на шесть персон – одна женщина среди пятерых мужчин – и, принимая ухаживания соседа, волоокого красавца грузина чуть постарше себя, расплавляла, следуя указанию отца, сердце своего визави: неулыбчивого грузина лет пятидесяти, седоголового, седоусого, с просторным животом под рядами золотых пуговиц двубортного клубного пиджака – главного в этой кавказской компании, которую отцу предстояло раскатать на бабки. Работенка, почувствовала она уже через десять минут, была еще та. Маргарита напирала на литературу и кинематограф, поминала имена Иоселиани, Эмиреджиби, вспомнила даже «Витязя в тигровой шкуре» Руставели, но понять, знает ли седоголовый хотя бы Руставели, было невозможно. Она окатывала его волнами внимания, особой заинтересованности в нем, особого уважения, он только смотрел на нее беспощадно ледяным, пустым взглядом, непонятно пошевеливал усами и, когда уж совсем невозможно было не ответить, поднимал толстый, тривиально похожий на сардельку указательный палец и, то ли восхищаясь, то ли грозя – убейся, не разберешь, – произносил: «О, Рита! Даешь, Рита! Рита, не надо!»