Новая Элоиза, или Письма двух любовников

Как худо выбраны твои примеры, и как низко судишь ты о Римлянах, когда воображаешь, что они думали иметь право отнимать у себя жизнь, коль скоро она была им в тягость! Рассмотри счастливые времена республики, найдешь ли ты там единого добродетельного гражданина, избавившего себя таким образом от бремени своих должностей, даже после жесточайших несчастий? Регул возвращаясь в Карфаген, предварил ли смертью мучения, кои там его ожидали? Чего бы не дал Постумий, чтоб сие средство было ему позволено на распутьях Кодинских? Какая сила мужества, удивившая самый Сенат в Консуле Барроне, когда он мог пережить свое разбитие? По какой причине допускали себя добровольно предаваться неприятелям толико полководцев, которым бесславие было столь несносно, и которым умереть стоило так мало? Для того, что они обязаны отечеству своею кровью, жизнью и последним дыханием, и что ни стыд, ни бедствия не могли отвратить их от сей священной должности. Но когда законы были уничтожены, и область стала корыстью притеснителей, граждане возвратили естественную сбою вольность и свои права над собою. Когда Рим перестал быть Римом, тогда и Римляне уже освобождались от жизни; они исполнили свои должности на земли: они не имели больше отечества, ишаке располагали собою с вольностью, когда уже не могли возвратишь оной своему отечеству. Посвящая жизнь свою на услуги умирающему Риму, и сражаясь за его законы, они умерли столь же добродетельны и велики, каковы были в жизни, и смерть их была еще дань славе Римского имени, дабы, наконец, не увидели ни в ком зрелища недостойного прямых граждан, раболепствующих хищнику.

Но ты, что ты такое? Что ты сделал? Можешь ли ты извинишь себя неизвестностью твоего состояния? Низость твоя освобождает ли тебя от твоих должностей? И для того, что не имеешь ни голосу, ни звания в своем отечестве, меньше ли ты подвластен его законам? Пристойно ли тебе говорить о смерти в то время, когда ты обязан употреблением жизни себе подобным? Познай, что такая смерть, о которой ты мыслишь, есть постыдная и хищническая, и что сие будет татьба у человеческого рода. Прежде оставления его, возврати ему то, что он для тебя сделал. «Но меня ничто не удерживает! Я бесполезен в свете». Философ суточный? не известно ли тебе, что ты не можешь сделать ни одного шага на земли, чтоб не найти какой-нибудь должности к исполнению, и что всякой человек полезен человечеству, потому единому, что он пребывает?

Послушай меня, молодой безумец; ты мне дорог, я жалею о твоих заблуждениях. Если осталось в глубине сердца твоего малейшее чувство добродетели, приди, чтоб я научил тебя любить жизнь. Всякой раз, когда ты почувствуешь искушение ее оставить, скажи сам в себе: «Пусть я сделаю еще доброе дело прежде смерти»; потом поди ищи какому-нибудь бедному помочь, какого-нибудь утесненного защитишь, какого-нибудь страждущего утешить. Приближай ко мне несчастных, которых доступ ко мне приводит в робость; не бойся во зло употребить ни моего кошелька, ни моей доверенности: бери, расточай мои имения, делай меня богатым. Если сие рассуждение удержит тебя ныне, то оно удержит тебя еще завтра, послезавтра, и во всю жизнь твою. Если же оно тебя не остановит, умри, ты ничто более как злодей.

Письмо XXIII ОТ МИЛОРДА ЭДУАРДА

Я не могу сегодня обнять тебя, мой друг, как я надеялся, и меня еще удерживают в Кинеингтоне. Обычай двора таков, что там трудятся много, и что все дела идут без конца. То, что меня здесь восемь дней держит, не требовало конечно ни двух часов; хотя Министры озабочены, но они теряют больше времени на откладывание, нежели сколько бы требовалось на мое отправление, Нетерпеливость моя хотя уже довольно явна, однако не сокращает сих отсрочек. Ты знаешь, что мне двор мало приятен; но с тех пор он еще мне несноснее, как мы с тобой живем вместе; и я сто раз лучше хочу разделять твою задумчивость, нежели скуку здешних слуг.

Между тем, разговаривая с сими суетливыми людьми, мне пришла мысль, которая до тебя касается, и на которую только ожидаю я твоего согласия, чтоб произвести ее в действо. Я вижу, что сражаясь со своими горестями, ты терпишь вдруг от зла и от сопротивления. Если ты хочешь жить и излечиться, то не столько потому, что честь и рассудок того требуют, как в угодность друзей своих. Мой друг, сего не довольно: должно получить опять склонность к жизни, чтоб хорошо исполнять ее должности; а с таким ко всему равнодушием никогда ни в чем не успевают. Что бы мы с тобой ни делали, но рассудок один не возвратит тебе рассудка. Множество новых и поражающих предметов должны возбудить в тебе часть внимания, которого сердце твое не обращает ни на что, кроме того, чем око занято: для возвращения тебя самому себе должно, чтоб ты вышел из самого себя; и в движении деятельной жизни, ты только можешь опять найти спокойствие.