Новая Европа Скотт-Кинга

До нас не дошло ни одного портрета Беллориуса, созданного его современниками. Воспользовавшись этим пробелом, Министерство культуры и отдыха обтяпало какую-то темную сделку. Фигура, которая с такой неприкрытостью была выставлена на всеобщее обозрение, провалялась долгие годы во дворе каменотеса. Ее заказали еще в годы свободного предпринимательства для надгробного памятника на могилу коммерческого воротилы, чье богатство, как выяснилось после его смерти, оказалось вполне эфемерным. Конечно же это был не Беллориус; это был даже не тот жуликоватый король бизнеса, над чьей могилой статуе надлежало красоваться. Вряд ли кто-нибудь мог поручиться, что статуя изображала существо мужского пола или вообще на худой конец человеческое существо; вероятно, она должна была символизировать какую-либо из добродетелей.

Скотт-Кинг остолбенел. Однако он уже успел закончить свою речь, и она удалась. Он говорил на латыни, и слова его шли из глубины сердца. Он сказал, что сегодня наш разделенный и ожесточенный мир объединился, чтобы посвятить себя величественной идее Беллориуса, чтобы перестроить жизнь и самих себя — сперва в Нейтралии, а затем и во всех жаждущих переустройства странах Запада — на том фундаменте, который был так прочно заложен Беллориусом. Скотт-Кинг сказал, что они возжигают сегодня свечу, которая, Бог даст, никогда не будет погашена.

За речью последовал обильный обед в университете. А после обеда он был увенчан степенью доктора международного права. После вручения диплома его посадили в автобус и вместе с доктором Фе, доктором Антоником и Поэтом повезли назад в Беллациту.

По прямой дороге путешествие не заняло у них и пяти часов. Еще до наступления полуночи автобус въехал на сверкающий бульвар столицы. В дороге они почти не разговаривали. Когда автобус подкатил к зданию министерства, доктор Фе сказал:

— Итак, наша маленькая экспедиция подошла к концу. Хотелось бы надеяться, профессор, что она доставила вам хотя бы ничтожную каплю того удовольствия, которое выпало на нашу долю.

Он протянул руку и сверкнул улыбкой в свете фонаря. Доктор Антоник и Поэт забрали из машины свои скромные пожитки.

— Спокойной ночи, — сказали они. — Спокойной ночи. Мы доберемся пешком. Такси слишком дорого — после девяти уже двойной тариф.

Они ушли. Доктор Фе стал подниматься по ступеням министерства.

— А теперь за работу, — сказал он. — Я получил приказ срочно явиться к начальству. В Новой Нейтралии у нас работают допоздна.

В этом его восхождении не было никакой попытки уклониться от дальнейшего общения, и все же оно было стремительным. Скотт-Кинг настиг его только у двери лифта.

— Но куда, скажите, я должен теперь идти?

— Наш скромный город, профессор, к вашим услугам. Куда бы вы хотели сейчас отправиться?

— Ну, вероятно, в отель. Раньше мы жили в «Рице».

— Уверен, вам будет там удобно. Попросите швейцара, чтобы он достал вам такси, и смотрите, чтобы таксист не взял с вас слишком дорого. Двойной тариф, но не больше.

— Но мы с вами увидимся завтра?

— Надеюсь, даже не раз.

Доктор Фе поклонился, и двери лифта, захлопнувшись, скрыли его поклон и улыбку.

В его поведении было нечто большее, чем простая сдержанность, столь естественная для тонко чувствующего человека, который в невольном порыве позволил себе излишнюю откровенность.

— На официальном уровне, — сказал мистер Хорас Смадж, — мы вообще не поставлены в известность о том, что вы здесь находитесь.

Он в упор, поверх проволочной корзинки с исходящими и входящими бумагами рассматривал Скотт-Кинга через очки в восьмиугольной оправе, вертя в руках какую-то новомодную авторучку; превеликое множество карандашей торчало у него из нагрудного кармана, а выражение его лица давало понять, что с минуты на минуту может зазвонить один из телефонов на столе и принести сообщение о предметах куда более важных, чем те, что они сейчас обсуждали; Скотт-Кингу пришло в голову, что человек этот как две капли воды схож с клерком из гранчестерского отдела продовольственного снабжения.

Жизнь Скотт-Кинга протекала вдали от государственных канцелярий, но однажды, много-много лет назад в Стокгольме, вероятно перепутав с кем-нибудь, его пригласили по ошибке на обед в британское посольство. В то время поверенным в делах там был сэр Сэмсон Куртенэ, и Скотт-Кинг всегда с благодарностью вспоминал небрежную благожелательность, с которой этот дипломат принял неоперившегося студента, явившегося вместо министра. Сэр Сэмсон не сделал большой карьеры, но в памяти по меньшей мере одного человека, а именно Скотт-Кинга, он запечатлелся как законченный тип английского дипломата.

Смадж не походил на сэра Сэмсона; он был дитя более жестких жизненных обстоятельств и более современной идеи служения обществу; у него не было дяди, который мог бы замолвить за него словечко в высших сферах; добросовестный труд, четкие ответы на экзаменах, искренний интерес к экономической географии и торговле снискали для него нынешний пост второго секретаря посольства в Беллаците.