Новая Европа Владимира Путина. Уроки Запада для России

Истоки кризиса левого движения следует искать в студенческих беспорядках 1968 г., в результате которых в левое движение влилась «свежая кровь» из числа активных участников бунтов. «Будьте реалистами, требуйте невозможного!». Новые участники привнесли в левое движение и новую политическую культуру. Молодые студенты из благополучных семей принесли с собой дух «элитарности», они были выше «тупого пролетариата, с его примитивными требованиями», благодаря чему каждодневная рутина политической работы стала не модной.

Чтобы избежать обвинения в предвзятости, обратимся к одному из наиболее авторитетных современных российских левых мыслителей Борису Кагарлицкому: «У «новых левых» не было не только стратегической координации, но даже и стратегического мышления. Их лидеры не имели ни малейшего представления о тактике и принципах организационной работы. Им не интересно было настроение большинства общества. Философские и социологические идеи поздних 60-х не обрели политической формы. Показательно, что среди идеологов «новых левых» – куча философов, но ни одного экономиста»3.

«Разрушив культуру компромисса, левые (ни «новые», ни тем более «старые») не были готовы к новой политической реальности жёсткого политического противостояния. Со своей стороны, новые правые (среди которых было и немало повзрослевших участников студенческого движения) подхватили идею о некомпетентном большинстве»4.

«Пополнив ряды «старых» рабочих партий, потрясённых неожиданными переменами и реально нуждавшихся в обновлении, вчерашние бунтари в большинстве своём занимали место на самом правом фланге организации, становясь спустя некоторое время проводниками всё того же неолиберального влияния. Поняв несбыточность своих надежд на немедленную революцию, не имея ни четкой программы, ни связи с массовым рабочим классом, презирая мелочные интересы обывателя, они исходили из неизбежности примирения с капитализмом ради осуществления своей культурной программы, которая для них значила гораздо больше, чем возможность не очень им самим понятных изменений в обществе или экономике»5.

Постепенно левые сместили центр тяжести своей критики с капитала на государство, сделавшись таким образом прямыми союзниками неолибералов, которые радикализировали эту критику и взяли курс на глобализацию и вытеснение государства из экономической жизни.

«Социокультурная революция левых, произошедшая в 1968 г., и политико-экономическая победа правых постепенно «слились в одну общую струю». Левые говорили о неприятии власти, семейных и общественных структур, провозгласив принципы индивидуального выбора и личных свобод – никаких всеобщих моральных норм, эмансипация и освобождение от авторитарных традиций, тогда как правые отменяли любые ограничения на движение капитала»6.

Таким образом в Западном обществе сложился лево-правый консенсус, приведший вскоре к весьма печальным последствиям.

К началу 90-х гг. разрыв между левыми и рабочим классом, трудящимися массами, так сказать, стал свершившимся фактом. «Левые партии постепенно отбросили саму идею социалистического преобразования общества и не претендуют на то, чтобы представлять интересы организованного труда, Различия между левыми и правыми свелись к мелким деталям»7.

Более того, на место культа пролетариата в левой идеологии приходит культ меньшинств, а основной задачей государства становится защита интересов этих меньшинств. Основной ценностью общества провозглашается толерантность. В конечном счёте, культура толерантности превращается в «инструмент систематического, последовательного и, что бы ни говорили её адепты, совершенно сознательного подрыва повседневных практик демократии». Идея о «некомпетентном большинстве» обретает устойчивые формы.

Парадоксально, но именно традиционалисты последовательно встали на защиту базовых демократических ценностей от посягательств неолибералов и левых, резонно указывая им, что принадлежность к меньшинству не должна приводить к потере прав, которыми обладают все остальные. Если же принадлежность к меньшинству даёт какие-то особые преимущества, то речь уже идёт о заведомом неравенстве.

Именно идеологический симбиоз либералов и «левых» дал вторую жизнь режиму «позитивной дискриминации» различных групп людей, , ранее подвергавшихся угнетению и притеснению, настоящему или мнимому.

Следует отметить, что проблема получившей широкое распространение в современной Европе «позитивной дискриминации», впервые воплощенной большевиками в Советской России, не утратила своей актуальности и в России постсоветской. И это ещё одна точка соприкосновения для европейских и русских традиционалистов.

«Политика позитивной дискриминации обретает собственную инерцию и превращается из инструмента исправления ситуации угнетённого меньшинства в политический инструмент его институциональных представителей, которых по большей части никто не избирал и не уполномочивал исполнять эту роль.