Новая идеология: голодомор

Новые аппаратчики трансформировали националистическую идеологию. Во всех республиках рост городов и появление в деревнях школ сопровождались массовым использованием местных языков. Именно во время коллективизации и грандиозного уничтожения белорусских и украинских «нацдемов» в 1933 году произошел массовый переход в системе образования и СМИ к местным языкам, а сфера применения русского языка резко сузилась. Однако из националистической идеологии был едва ли не полностью изъят романтический, гуманистический компонент. Культуры были трансформированы в «социалистические». Субъектность наций мыслилась не абсолютной, как у «буржуазных националистов», а ограниченной, находящейся в контексте социалистических преобразований и скорее утилитарной, зависящей от потребностей момента. Например, необходимо ослабить кулака в Гомельской области Белоруссии — и вводится белорусизация, уничтожающая не столько русскую идентичность, сколько любую форму оппозиционности, а заодно и кадры, выдвинувшиеся в ходе предыдущих кампаний.

Точно так же и в УССР «коренизированные» кадры провели коллективизацию в деревне и довели ее до массового голода, а затем их обвинили в буржуазном национализме и уничтожили. При этом уничтожение одних кадров и замена их новой, местной же, волной выдвиженцев часто производились этническими евреями, затем также вычищенными. А уж выдвиженцы этих выдвиженцев в 1937–1938 годах беспощадно вычистили своих же радетелей без оглядки на их национальность.

Логика кадровых ротаций той эпохи имела свое обоснование: в ее основе лежала ориентация каждой новой волны на центр, против предыдущей волны. Центр, как правило, действовал быстрее, был квалифицированнее и беспощаднее, чем местные кадры.

Парадоксально, но еврей Хатаевич и поляк Косиор вычищают украинских «нацдемов» в 1933 году и проводят чистку в колхозах, одновременно обеспечивая превращение украинских городов в украиноязычные и массовое распространение украинской школы.

Или возьмем Казахстан: с одной стороны, беспрецедентные жертвы среди насильственно посаженных на землю кочевников-казахов, их массовое бегство за границу, с другой — казахская государственность на уровне союзной республики — субъекта СССР, казахизация школы и города, унификация литературного языка, казахизация включенных в состав Казахстана русских областей; уничтожение казахской интеллигенции и кадров, выдвинувшихся в 1920-х годах, и массовый социальный рост новой волны казахских же выдвиженцев.[19]

Однако подобные парадоксы вполне укладываются в рамки логики удержания власти центром в превентивной войне против региональных элит: центр реагировал более или менее успешно на реальную угрозу политического коллапса всей страны и успевал начать атаку на своих противников раньше, чем те проявились, при этом исход борьбы зависел от того, кто контролировал ресурсы территории, обеспечивавшие населению жизнь и смерть, и кто контролировал продовольствие. Центр сумел в этой борьбе победить.

Софья Налепинска-Бойчук. Пацификация Западной Украины, 1931 год

Глава III Украина: голод, но не голодомор

Политика завышенных планов

В схватке вокруг угрозы голодного коллапса СССР осенью 1932-го — весной 1933 года была одна важная особенность. Наиболее масштабным голод был именно в регионах, населенных в основном украинцами, или, точнее, в регионах, которые украинский национализм по языку относил к этнической Украине (территория УССР, часть Северного Кавказа, Южной России, Нижнего Поволжья). Почему это произошло?

Ход коллективизации на Украине изначально отличался от общего ее хода в СССР: она была проведена полнее, чем в РСФСР, и к середине 1932 года 70 процентов украинского крестьянства было охвачено колхозами (в России — 59,3 процента). Весной 1932 года начался голод, жертвами которого стали около полумиллиона человек. Летом крестьяне не голодали, однако в октябре — ноябре — после того как были подсчитаны необходимые объемы госпоставок, выдвинуто требование выполнить их в течение месяца и Украина госпоставки не выполнила — у крестьян изъяли почти все продовольствие. В том числе именно на Украине были пересчитаны в «хлеб» и изъяты все продукты.[20]

Роберт Конквест. «Жатва скорби», 1988 год